Порох в топленом молоке (СИ)

Николай больше не хотел воевать, не хотел вести за собой народ. Он устал от политических союзов и звяканья перекладываемых ложек и рыбных вилок на накрахмаленной воскресной скатерти.

Он отпустил Зою и вдруг вспомнил о Доминике. Как тогда все было просто! Даже когда пошли на фронт и клялись друг другу во что бы то ни стало выбраться оттуда живыми. «Когда я уходил, Варя мне сказала, что я должен придумать, ради чего мне жить, тогда не убьют. И вот ради нее я и живу. А еще ради тебя. Потому что коли я умру, кто найдет тебе девушку, Ники?».

Он думал о Доминике все время с того самого дня, когда тот поймал грудью пулю в Хальмхенде и больше уже не поднялся. Николай всегда знал, что бояться нужно не смерти. Бояться нужно жизни с чувством вины за то, что не сумел спасти друзей. С годами это чувство стало обыденностью, такой же рутиной, как та, что на рассвете поднимала его с постели – улыбчивого и в начищенных до блеска сапогах, готового уже с завтрака весело чесать языком.

Зоя обернулась. Николай разглядел на ее лице тень сомнения, но потом она подошла к нему и прильнула щекой к его щеке.

В коридоре кто-то забарабанил по соседней двери, потом она открылась, за стенкой заиграла губная гармошка, женщина принялась бранить мужа. Николай вдруг подумал, какой неприкрытой, естественной была здесь жизнь – буря согнала всех под одну крышу, карты продолжали тасоваться, рыба – жариться, а песни петься в одном кругу.

Николай любил Сен-Марстон, и другие шахтерские и портовые городки, и фермерские поселения за людскую простоту и даже ту водянистую тыквенную кашу, которую подавали с тимьяном в глиняных горшках и за которую порой не брали ни единой монеты.

Николай прижал Зою к себе и закрыл глаза. От того, как ее теплое дыхание ощущалось на его шее, как в такт с его билось ее сердце, когда она обнимала его в ответ, Николаю стало спокойно, как не было ни разу за долгое время во дворце.

Здесь они были собой, здесь Зоя временами позволяла себе заниматься с ним любовью до полудня и руками есть персики из банки, пока липкий сок стекал по ее локтям. В эти редкие моменты она была самой собой, и Николай готов был поклясться, что видел в Зое ту девочку, которая истекала кровью на снегу. Бесстрашную девочку с добрым сердцем.

Тогда Зоя приоткрыла дверь в свое сердце, и Николай знал, что однажды найдет к нему путь и останется в нем навсегда.

Потому что он был романтиком и был глупцом. Потому что он верил, что сумеет дать Зое возможность не величайшего счастья, но счастья жизни в великой любви.

========== Кипенный рассвет ==========

gustavo santaolalla - all gone (alone)

Дождь все не прекращался, поэтому следующим утром они позволили себе задержаться в постели, пока медленно пробуждался из клочьев тумана захолустный шахтерский город, под окнами в повозках молочника гремели бутылки с молоком, а в таверне уже как час пекли хлеб с чесноком и розмарином, который Николаю был на один зубок – так сильно он его любил.

Лампу давно затушили, в полумраке комнаты, промозглой и пропахшей мылом и мокрой шерстью от их пальто, Николай ощущал себя мальчишкой, который вместе с Домиником пережидал пургу на сеновалах и носил шерстяные валенки, и ему это нравилось. Даже Зоя, вопреки обыкновению, лежала совсем рядом и разрешала Николаю водить пальцами по ее пояснице.

Он чувствовал ее наготу и в очередной раз осознал, как естественно это было – ощущать под собой любимую женщину, прижиматься грудью к ее раскрасневшимся грудям в те минуты, когда их не существовало по отдельности, когда их тела соединялись в единое целое. Вместе просыпаться обнаженными или целовать ее, когда она еще спит. Те простые в своей обыденности вещи, которые они не могли позволить себе во дворце.

Николай вдруг понял, что не хочет думать о том, что ждет его в Равке – пустая половина кровати, подданные, которые судачат о его женитьбе, застегнутый на все до единой пуговицы парадный мундир цвета голубого фарфора и бесконечные желаемые, убедительные сказочки, которыми сыпал он тут и там, прирожденный выдумщик и великий король.

Как легко этот обездоленный, бесхитростный народ преклонил перед ним колени, стоило ему только обмолвиться, что с новыми реформами их дети смогут учиться, а они – зарабатывать на жизнь честным трудом. Никакого больше рабства. Никаких войн. Какая хорошая бы тогда была у них у всех жизнь!

Рука Николая замерла на Зоиной пояснице. Постель в миг стала холодной, неуютной, но вот Зоя пошевелилась – и Николай снова почувствовал тепло в тех местах, где они соприкасались. Продавленный матрас с простыней в маленький желтый цветочек, его нога между ее, плавный изгиб ее ягодиц – все это было реальным. И Зоя в его объятиях тоже была реальной.

Николай вспомнил, как в усадьбах многочисленных князей находил ее руку под столом за особенно унылым чаем, к которому каждый барин уже успевал опрокинуть рюмку-другую смородиновой настойки; как Зоя всегда одергивала руку, быстро возвращала ее к чашке из очередного унылого фамильного сервиза.