Порох в топленом молоке (СИ)

Какая жалость, говорили они, что бедняжку Эри Кир-Табан сразил ужасный недуг вскоре после венчания. Девочке едва исполнилось восемнадцать, она была белолицая и хрупкая, как фарфоровая кукла на комоде, а как играла на хатууре! Какое, должно быть, горе, продолжали они, молодой король Николай стал вдовцом, не успев прослыть хорошим мужем, и постигла его не одна утрата, а сразу две.

Приврали, заметил Николай как-то за завтраком, постукивая ложкой по скорлупке яйца, когда Тамара выложила ему подчистую все, что услышала в оконфуженных перешептываниях за полосканием белья и распитием чая в кондитерских с заварными пирожными и очередной обывательской молвой – только и слышалось в ту долгую осень, что «шу-шу-шу» со всех сторон: двора и крестьянского, и барского, и даже за границей.

– Посадил свое животворное семя в девственную землю, – хмыкала Зоя. – И народ окрестил тебя еще большим страдальцем.

– Но ты-то знаешь, дорогая Зоя, – отвечал он, – что совесть моя чиста.

Потому что, как ни любили бы трагичные истории любви те люди, которые в своих жизнях и не видели ничего романтичнее, чем распустившаяся садовая роза или балет, не было здесь никакой любви, как не было ни мнимой беременности маленькой принцессы Эри, ни ее неотвратимой гибели.

На самом же деле малютка Кир-Табан с новым именем и новой хорошенькой мордашкой прямо сейчас наверняка лопала традиционные каэльские блины из тертого картофеля вместе со своим суженым-фермером где-нибудь в прелестной пастушьей хижине.

В конце концов, Николай не был тираном, а эта несчастная девочка стала разменной монетой для собственной страны не по своей вине. Другой бы назвал это изгнанием, но Николай окрестил это милостью и знал, что маленькая Эри была с ним согласна.

Она получила свое безмятежное существование в крошечной деревушке у подножия гор в обмен на очаровательную пьесу, которую они разыграли незадолго после женитьбы. К тому моменту брак уже принес Николаю богатое приданое, и тянуть больше не было смысла.

Разумеется, все ее сестрицы знали, что народная любимица Эри Кир-Табан, вообще-то, жива-живехонька и играет себе на восемнадцатиструнной хатууре, преисполненная прекрасным чувством внутренней гармонии, но неудавшийся заговор удержал Шухан в узде. А когда пришла война, с их деньгами, пущенными на вооружение, Равка была готова.

И все равно Николай знал, что Шухан еще нанесет удар. И хотя в глазах народа он был сломлен горем, а потому не спешил подыскать себе новую жену, Николай понимал, что наследником обзавестись ему уже пора.

Но, казалось, даже выиграть еще одну войну было проще, чем заставить Зою Назяленскую признать, какой восхитительный вышел бы из них союз.

Николай поклялся себе всегда быть на один шаг впереди и именно поэтому знал, что королева-гриш – это не погибель, а туз в рукаве парадного мундира его возлюбленной Равки. И только поэтому – ну и, может, самую малость – из спортивного интереса, – Николай отметил, что малец Крыгин стал больно прыткий и на сегодняшнем балу вовсю обхаживает Зою.

Он подошел к нему со спины и, пока госпожа Назяленская в своей особенно прелестной манере пилила Николая взглядом, приобнял того за плечи, как старого друга. Жест, может, и не слишком пуританский, зато товарищ-барин засиял, как начищенное столовое серебро.

От коньяка его лицо все раскраснелось, словно у подзаборного пьянчужки, а неуместные по случаю сапоги из лимонно-желтого сафьяна выглядели настолько скверно, что Николаю его стало искренне жаль.

– Крыгин, дружище, всюду тебя обыскался, – добродушно сказал он, похлопав князя по плечу.

На Зою Крыгин смотрел, как смотрели паломники на мироточащие иконы с ликами святых, а она и бровью не повела: такая вот она была бессердечная.

– Слышал, в твоих землях завелась пустельга. Боюсь, дело срочное, а как ты знаешь, от нетерпения и предвкушения пары-тройки отменных выстрелов у меня руки-ноги трясутся, – сказал Николай и ненавязчиво подтолкнул его к балкону, где за рюмками коньяка вовсю хвалились друг перед другом охмелевшие князья и министры. – Буду через минуту, а ты следи по своим чудным карманным часам. Если опоздаю, сердечно обещаю тебе реванш. Стало быть, в твоих погребах найдется бурбона на то, чтобы, как в старые-добрые, сыграть в преферанс.

– Специально для вас я припас десять лучших бутылок, ваше величество. Прямиком из Керчии, и доля кукурузы в нем даже больше, чем обычно, – шепнул Крыгин и следом поцеловал Зоину руку. – Надеюсь, вы извините меня, госпожа Назяленская. Смею просить продолжить нашу беседу за воскресным чаем в усадьбе князя Бронского и спешу сообщить, что в случае любого ответа денно и нощно буду ждать нашей следующей встречи.

По выражению лица Зои Назяленской Николай понял, что ее сейчас стошнит. Он по-дружески стиснул крыгинское плечо.

– Ты славный парень, Эмиль. Уверен, генерал Назяленская охотно встретится с тобой за чаем, – сказал он и взглянул на Зою. Как она была хороша, когда смотрела на него так, словно собиралась четвертовать!

– Разумеется, – кисло ответила Зоя.