Порох в топленом молоке (СИ)

Крыгин просиял, потом с минуту понес околесицу и, хранят его святые, наконец откланялся.

– Идиот, – обозвала Зоя Николая.

– Слабовато, голубка моя, – отозвался он. – Помилуешься с Крыгиным, оттопыришь за чашкой чая пальчик на зависть всей прислуге, а заодно выяснишь, какие диковинные сладости привез дочерям Бронский из своей весьма любопытной поездки в Амран Ен.

Зоя уступила. Николай знал, что когда дело касалось страны, она с прытью матери, защищающей свое дитя, стояла насмерть в лютую пургу и даже любезничала со всеми этими кисейными иностранками, у которых только и было на уме, что выпечка тортов и перестановка дурацких пустячков.

– Осторожно, ваше величество. Вы не выглядите очень уж скорбящим по своей дражайшей супруге, – предприняла Зоя вторую попытку его поддразнить.

– Ну, ну, Зоя, – сказал Николай. – Король, погрязший в пороках от горя, – любимая часть моего безумно трагичного образа безутешного вдовца. Вдобавок не вечность же мне горевать. Уверяю тебя, моя покойная милостивая супруга не желала бы мне такой скверной, безрадостной участи.

– Странно, ведь, стало быть, это не я в глазах народа строю из себя благочестивого владыку, – поддела его Зоя.

– Генерал Назяленская, – тихо сказал Николай. – За те грешные вещи, которые намедни я вытворял с вашим роскошным телом, мне вовек суждено гореть на костре.

– Тебе повезло, что святые любят грешника, – сдержанно ответила Зоя, но Николай знал, что смутил ее, и настроение от этого у него разом поднялось – в конце концов, его боевой генерал был не из тех, кого легко вогнать в краску.

– До чего же ты забавная, Назяленская, но вот невезение – вечно ходишь с кислым лицом.

– А ты совсем несмешной, но почему-то ведешь себя как шут гороховый.

– Сурово, – сказал Николай.

– Честно, – отозвалась Зоя и взглядом дала ему понять, что положенное по приличиям время для миленькой светской беседы между королем и его генералом давно уже вышло.

Она обвела глазами зал, где обладатели старых денег и звучных фамилий, пьяные от вина и желания, уже вовсю любили мир и подпитывали эту любовь малиновой карамелью и вишней в шоколаде. Какая славная, какая определенная была у них жизнь – сплошь чревоугодие, плотские утехи и шляпки по последней керчийской моде!

– В деревнях люди умирают с голоду, а они тут гадают, сколько пирожных смогут за один присест сожрать, – сказала Зоя и тяжело посмотрела на пухлого, как колбаса в вязанке, барина, у которого шоколадный крем стек по подбородку и каплей приземлился прямо на лацкан морковного сюртука.

Николай знал, о чем Зоя в этот момент думала – о родной деревне, об изможденных молодых матерях, которые сгорбатились под тяжестью мешков с пшеном, о дебоширах-отцах, колотивших жен почем зря, о холоде и голоде и ораве ребятишек, жующих на лавках засохшие хлебные корки.

Николай все это повидал в деревне Доминика и потому за дворцовой трапезой всегда старался припрятать для местной малышни сливочных тянучек и изюма.

– Улыбайся, Назяленская, – мрачно усмехнулся он. – Главы благородных семейств искусали себе все локти от того, что остались с носом, а у тебя билеты в первый ряд на это дивное представление с плеча самого господина Крыгина.

В конце концов, правда была в том, что крыгинское гнездо разврата, с его бесчисленными фонтанами и вазами в виде нагих женщин и репродукциями картин с шокирующими общественность действами, было прекрасным местом для отвода глаз и блистательных празднеств, и Зоя, разумеется, это знала. А еще она знала, что Николай любил Золотое болото, потому что оно было его детищем и одним из самых главных творений.

– В таком случае иди сюда, Зоя, и поцелуй меня так, как положено целовать в этой страстной обители блудников и любовников.

Зоя выразительно посмотрела на него, но прежде, чем она успела уйти, Николай легко коснулся ее руки. Она дернулась, как электрический угорь, на личное пространство которого посягнул мальчуган с палкой. Затем оглянулась, но кто станет смотреть на своего короля, когда под носом то и дело снуют заграничные танцовщицы в до того очаровательных платьицах, что даже Николаю порой становилось дурно.

– Я собираюсь предложить тебе то, от чего ты не сумеешь отказаться, – сказал он.

– Если твое предложение не включает горячую ванну, чтобы смыть с себя хоть часть мерзости этого вечера, то нечего и предлагать.

– К счастью, я могу дать тебе куда больше. Давай сбежим отсюда, как герои модернистского романа.

– И займемся любовью на сеновале, пахнущем сухими пряностями, – фыркнула Зоя, а когда поняла, что он не шутит, оскорбилась: – Ты в своем уме?

– Никогда еще не был в более добром здравии, генерал Назяленская, – ответил Николай и подался ей навстречу, но Зоя, предугадав его мысли, отшатнулась и уперлась затылком прямиком в причинное место мраморного сударя, страшно скупого на слова и до того анатомически гротескного, что при взгляде на него Николай всегда задавался вопросом, замысел ли это скульптора или у бедняги и правда все было настолько прискорбно.