Поросль

Аяна, прижимая к себе брата, на самом деле изо всех сил вслушивалась в происходящее на кухне. Они пришли под вечер – хмурые и невозмутимые, серые какие-то, невыразительные. Спросили у Аяны, где ее мама, прошли на кухню, не снимая ботинок, подтянули к столу стулья, сели, принялись говорить…

Из кухни тяжело тянуло табачным дымом, а вот звуков было не различить – слишком громко вопил Петька.

Аяна молчала, покачивала брата на руках.

Как только позвонили из полиции, мать потемнела лицом, но в глазах ее возник нездоровый блеск. Аяна в это время пыталась прибраться в большой комнате – уносила в мойку грязные тарелки, сгребала мусор и бутылки в шуршащий пакет, рассовывала по углам грязные вещи…

Мама тогда положила телефонную трубку на стол, замолчала, глядя куда-то в сторону. Глаза ее остекленели.

– Что? – спросила Аяна негромко. – Что случилось?

– Машка погибла, – хрипло ответила мать и поднялась с места. Подошла к шкафу, выдвинула ящик, вытряхнула оттуда немного денег. Сгорбленная старая женщина.

– Ты куда? – голос Аяны почудился глухим и едва слышным, девушка что-то продолжала механически собирать в пакет, но едва понимала, что происходит. Мир вокруг нее, казалось, стал слишком резким.

– В магазин.

– Мам, ну сейчас хоть не пей! Пожалуйста! Не сегодня! – в отчаянии вдруг крикнула Аяна, отшвырнула пакет и расплакалась. Мать смерила ее презрительным взглядом, будто Аяна снова стала маленькой и глупой девчонкой, которая ни черта не соображает.

– У меня вообще-то горе, – сказала мать и ушла, хлопнув дверью. Вернулась через час с двумя бутылками водки, села на кухне, зажав во рту сигарету, и потерялась где-то там, в клубах сизого дыма.

Аяна больше не сказала ей ни слова. Она все катала на языке одну-единственную фразу, выжигала ею себя, словно бы надеялась на большой пожар, который сожжет все дотла, чтобы ничего больше не болело.

Машка погибла.

Сейчас, когда вечернее солнце едва-едва пряталось насмешливо за крыши, заливая все вокруг розовым светом, на кухне сидели оперативники, разговаривали с мамой. Аяна подошла к окну, бережно придерживая Петьку. Тот, наконец-то разомлевший, уже посапывал, раскинув маленькие пухлые ручки.

Остановившись у подоконника, Аяна выглянула туда, в беззаботный и теплый сентябрьский вечер, где никто, практически никто и не знал, что Машка-то погибла. Маруська… Смешливая, пусть немного глуповатая и наивная, Машка всегда выделялась среди всех них, живущих в этой тесной двухкомнатной квартире на первом этаже обыкновенной пятиэтажки.

Аяна всегда ругала Машку больше всех, потому что где-то в глубине души знала, что если из кого-то и выйдет толк, то это будет Машка. Она всегда была самой доброй, самой чистой и самой искренней.

И почему нельзя было сказать ей об этом раньше, до того, как…

К черту.

Перехватив братика одной рукой, Аяна сердито вытерла глаза ладонью. Хватит плакать. Что-то разве изменится?

На улице в футбол играли мальчишки – долговязый Санек, едва узнавший о несчастье, торопливо пригладил свои бесцветные волосы и, подхватив мячик, умотал на улицу. Сейчас он носился там, среди ребят, визжал что-то злобно, когда чей-то пас улетал в «молоко», носился молнией, дрался за каждое очко…

Аяна в этот момент его почти ненавидела. Ей вот тоже так хотелось – бросить все, забыть о мертвой сестренке да пойти гулять к Пашке, они три дня уже не виделись. Гулять по осенним светлым улицам, бродить под белыми фонарями, собирать букеты из сухих листьев, целоваться на каждой лавочке…

А она сидит дома, качает крикливого Петьку, вытирает привычным движением слюни Илье. Запертая, словно в клетке. А Санек носится там, пинает мяч, счастливый и беззаботный, будто ничего и не случилось.

Уложив Петьку на матрасик, Аяна накрыла брата одеялом, подоткнула, только чтобы не протянуло сквозняком из деревянных окон.

– Последи за ним, – тихо буркнула Аяна Лидке, которая тенью сидела в углу за расшатанным письменным столом и что-то рисовала. С едва слышимым шорохом скользили карандаши по бумаге. Лидка молчала, только дрожали ее огромные пышные щеки.

– Слышишь? – рыкнула едва слышно Аяна.

– Слышу, – еще тише отозвалась Лидка, отложила в сторону зеленый карандаш и взяла фиолетовый, темный, схватила его в кулак, словно хотела сломать. – Да что с ним-то будет…

– Присмотри, – повторила Аяна и, отвернувшись, глянула прямо на Илью.

Брат родился слишком рано – Аяна прекрасно помнила, как мама привезла его домой, крошечного, смахивающего на скрюченную ветку, и оставила плакать на диване. С каждым днем своей невеселой жизни Илья становился все более и более странным, все чаще кричал от боли. Детский церебральный паралич, задержки в развитии, умственная отсталость и еще стопка диагнозов, бумажек с синяками печатей…

Чаще всего Илья лежал, как сломанная и забытая игрушка. Иногда мама принималась хлопотать над ним: меняла изгаженные пеленки, разминала скрюченные стопы, гладила худые ноги – сплошь кости, обтянутые кожей… Но потом она забывала о нем, и Илья молча лежал на диване.