Портрет

Меня не удивило, что журналисты с телевидения пьют. В нашем творческом окружении не пили только больные люди.

— И партийные, — согласился Алесь. — Они, правда, тоже пьют, но под одеялом. В баре им нельзя.

Мы глотнули из стаканов.

— На телевидении можно работать, — сказал Алесь. — Зарплата хорошая. О девчатах я и не говорю — одна краше другой.

Это был важный момент.

— Откуда они там берутся? — спросил я.

— Дочки, — пожал плечами Алесь. — Артистов, режиссеров, писателей. Дочка поэта Милюгина как раз помрежка в твоей редакции.

— Еще не моей.

— Будет твоей, — заверил меня Алесь. — Ты перспективный кадр, сейчас это главное. Радийники хорошие хлопцы, однако звезд с неба не хватают. На таких, как ты, надо ставить.

Я молча пожал плечами.

— У них общежитие есть, — хлопнул меня по плечу Гайворон. — Однажды я в нем был. Живут по два человека в комнате. Слыхал об этом?

— Нет, — сказал я.

— Это, брат, не твоя академия. Подругу себе найдешь. Хотя у тебя и в академии есть.

«Откуда он знает про Лиду?» — подумал я.

— На проспекте видел тебя с ней. Симпатичная.

Правильно говорят, что Минск большая деревня. Спрятаться здесь практически невозможно.

— А зачем прятаться? — усмехнулся Алесь. — В нашем возрасте можно гулять с тремя девицами одновременно. Конечно, если есть деньги. С твоей институтской зарплатой больно не погуляешь, а с телевизионными деньгами можно. Хотя на самом деле больше всех у нас зарабатывают писатели. Ты правильный путь выбрал.

— Ничего я не выбирал! — возмутился я. — Точнее, не ради денег начал писать рассказы.

— Ладно, — кивнул Алесь. — Главная наша задача — осчастливить человечество. Ну и при этом немного заработать. Вступишь в Союз писателей, сразу квартиру дадут. Там с этим строго.

Он посмеивался надо мной, но на то они и друзья, чтоб ковыряться в открытой ране.

— Еще и солью посыплем, — согласился Алесь. — Ну так что, будешь писать сценарий?

— Буду, — вздохнул я. — Куда я денусь?

Действительно, деваться мне было некуда. Тем более сам дядька Якуб разрешил. Я хорошо видел его улыбку, когда спросил о переходе на телевидение.

Портрет дядьки Якуба на стене в мемориальном кабинете был для меня в чем-то похож на портрет Дориана Грея из новеллы Оскара Уайльда, которую я студентом читал на английском языке. Как ни плохо знал я этот язык, однако понял, что Дориан Грей на портрете был живой. И ко всему волшебник.

Я был уверен, что портреты всех знаменитостей, с которыми свела меня судьба, были необычные. Оставалось только выяснить, в чем эта необычность скрыта.

7

В выходной день я пошел в Ленинскую библиотеку. Читать Короткевича на работе было нельзя. Там вообще запрещалось читать кого-либо, кроме дядьки Якуба. Да и того, только расписывая карточки.

Я заказал книги Короткевича и устроился за столом в полупустом читальном зале.

«Давненько здесь не был, — подумал я, озираясь. — Все как и прежде, даже симпатичная девушка за соседним столом».

Девушка, почувствовав мой пристальный взгляд, сначала нахмурилась, затем улыбнулась. Так и должно быть, девушки не меняются. Как, собственно, и ты сам.

«А с годами ты больше на них заглядываешься, чем они на тебя», — усмехнулось мое второе «я».

«Старею, — ответил я. — Давно ты не появлялось».

«В библиотеку не заходил. Где еще поговоришь с умным человеком?»

Я вздохнул и открыл «Дикую охоту короля Стаха». Спорить со вторым «я» было бессмысленно.

Я уже читал и «Дикую охоту короля Стаха», и «Колосья под серпом твоим», и «Христос приземлился в Гродно», и многие рассказы Короткевича. Надо было выбрать, на каком из произведений строить сценарий. Больше других меня привлекал роман «Христос приземлился в Гродно», но что-то подсказывало, что о нем лучше вообще не упоминать. Рассказ «Ладья отчаяния» тоже не подходит, как и мой любимый «Были у меня медведи».

Оставались «Колосья под серпом твоим».

Я набросал план передачи. Главное место в нем занимало интервью с писателем.

Но кого взять ведущим? Тут нужна знаковая личность. Во-первых, не всем из современных критиков нравятся произведения Короткевича. Во-вторых, это должен быть критик, близкий к властям предержащим. А я в критиках разбирался слабо.

Без подсказки Жарука не обойтись.

И в понедельник я снова помчался в издательство «Художественная литература».

— Короткевич? — усмехнулся Жарук. — А они тебя не пожалели.

— Кто? — удивился я.

— Хлопцы с телевидения. Сами за сценарий этой передачи не взялись.

— Радийники, — тяжело вздохнул я. — Только и умеют тумблерами диктофона щелкать.

— Ничего, поможем, — достал из кармана пачку с сигаретами Жарук. — Это должен быть критик немного оппозиционного направления.

— Разве такие есть? — снова удивился я.

— В Греции всё есть.

В отличие от меня, Жарук говорил серьезно.

«Надо бросать эту кавээнщину, — подумал я. — Речь идет о твоей судьбе».

— Вот я и говорю — серьезное дело, — взглянул на меня исподлобья Жарук. — Кто у тебя ведущий передачи?

— Ведущий?!

Я уже устал удивляться.

— В любой передаче, тем более творческом портрете, должен быть человек, который держит в руках все нити. А тут сам Короткевич!

Мы уставились друг на друга.