Портрет

— За пиджаком в Польшу ездил?

— Из Венгрии привезли.

— Пока не научимся изготовлять свои шмотки, так и будем стоять в очереди, — покивал Жарук. — В «Маладосць» рассказ отнес?

— Отнес.

— А в «Полымя»?

— Нет.

— Почему?

— Для «Полымя» я чересчур молод.

— Неси. Пусть привыкают. Напечататься там, конечно, непросто, но не боги горшки обжигают. Да и твой друг там работает.

Слава Кирзанов, кстати, недавно спрашивал, почему я не даю им свои рассказы.

— Без очереди прочитаю, — сказал он.

Но я понимал, что не с любыми рассказами можно лезть в «Полымя». Этот журнал для классиков.

— Знаешь, как там называют рукописи обычных авторов? — посмотрел на меня, прищурив один глаз, Жарук.

— Нет.

— Мало высокохудожественные произведения.

Мы засмеялись.

— Но нести все равно надо, — сделался серьезным Жарук. — У нас говорят: носил волк, понесут и волка.

«О чем это он?» — подумал я.

— С годами узнаешь. Я, кстати, заместителем главного в «Маладосць» перехожу.

«Это хорошо», — мелькнуло в голове.

— А ты и так по всем параметрам автор «Маладосці». Но надо и в «Полымя» пробиваться.

— Лезть во все дыры?

— Ну, может, не во все, но в журналы надо. Да и свое служебное положение использовать. Творческие портреты на телевидении делаешь?

— Это моя работа.

— Для тебя работа, а для юбиляров — событие. Писатели уважают себя, любимых. А тут ты с портретом. Телевидение сейчас ого, сильнее газет с журналами. Так что не спи, брат, в шапку.

«А они со Степуном как родные братья, — подумал я. — Не из одной ли местности?»

— Все мы белорусы, — вздохнул Жарук. — А есть еще и Москва, столица всех столиц. Самые большие деньги там.

Кто о чем, а вшивый о бане. Хотя лично я начинал именно с «Юности». Напечатаюсь ли когда-нибудь в ней?

— Напечатаешься, если поставишь перед собой такую цель. Что до меня, то я мечтаю о «Новом мире». Читаешь этот журнал?

— Читаю, — сказал я. — Аксёнов, Владимов, Нагибин, Трифонов… Белорусы там печатаются редко.

— И я о том же. Даже Короткевич на его страницы не может пробиться. А он в Москве учился.

— На Высших литературных курсах?

— И на сценарных тоже. Роман об этом написал, но пока лежит в ящике стола.

«Откуда он знает про стол?» — подумал я.

— Оттуда, — хмыкнул Жарук. — Люди о нас знают больше, чем мы сами. Жениться не собираешься?

— Нет, — сказал я.

Отчего-то любой разговор в последнее время заканчивался как раз вопросом о женитьбе. Почему?

— Жена нужна всем, и в первую очередь прозаикам. Без хорошей жены хорошим писателем не станешь, это закон жизни.

Интересно, где писатели берут своих жен? Старшие по возрасту, скорее всего, в деревнях. А молодые?

— Кто где, — сказал Жарук. — Я свою в студенческом общежитии высмотрел. Ты ведь тоже в университете учился?

— На филфаке, — кивнул я.

Мне не хотелось говорить на эту тему, потерянное уже не вернуть. Да и неизвестно, упустил ли я там свою жар-птицу. А вдруг она вот сейчас кружит возле тебя, хлопая крыльями?

— Некоторые писатели совсем не женятся, — сказал Жарук. — Женщины, случается, ревнуют к литературе. Так что у каждого это личный выбор. Но опыт подсказывает, что классиками становятся только при живой жене.

«А он не просто так вспоминает классиков, — подумал я. — Неужто хочет стать вровень с Купалой и Коласом?»

Жарук внимательно посмотрел на меня, но ничего не сказал. И правильно. Лишнее слово часто спугивает удачу.

— На телевидении много работы? — перевел разговор на более ровную дорожку Жарук.

— Хватает.

— Надо в журнал переходить. Правда, пока молодой, хочется как можно больше поездить, на людей посмотреть. Короткевич вон аж на Дальнем Востоке побывал. Тебя туда не тянет?

— В Ташкент недавно летал, — сказал я. — Теперь собираюсь в Кишинев. Может, и до Камчатки доберусь.

— Давай, — кивнул Жарук. — Главное, не пропусти госпожу удачу. Она капризная.

Это я знал. Какой стремительной ни была телевизионная жизнь, про укромное местечко, в котором могла затаиться удача, я помнил.

6

Я увидел Наталью, и у меня, что называется, сердце упало в пятки. Больше ни у кого нет такой походки. И такой осанки. И лебединого изгиба шеи…

— Привет! — улыбнулась она уголками губ.

У нашей примы-балерины похудело лицо. Или мне показалось?

— Работы много, — сказала она. — Гонка с утра до вечера, да и есть нельзя.

— Совсем?! — поразился я.

— Почти. Кусочек вареного мяса в день, а тортик совсем нельзя.

Она снова попыталась улыбнуться, но ей это удалось плохо.

— Партнера для тебя по-прежнему выписывают из Томска? — спросил я.

— Из Новосибирска. В Томске я родилась. И не выписывают, а вызывают на спектакль.

— Я думал, как посылку.

— А я тебя читала, — сказала Наташа.

— По-белорусски?! — опять поразился я.

— Язык как следует еще не выучила, но стараюсь. Тебя на русский еще не переводят?

— Переводят, — признался я.

Как раз на днях ко мне приходил прозаик Антон Козляев с предложением о переводе.

— В журнале «Неман» готовят подборку молодых авторов, и мне дали твой рассказ «В февральскую вьюгу», — сказал он. — Согласен?

— Конечно, — пожал я плечами. — С белорусского переводить легко.

— Не всех, — усмехнулся Антон. — Но у тебя язык простой.

Мне эти слова не понравились.