Портрет Алтовити

– А кто чем… – спокойно вздохнула она. – Кто Богом, кто ангелом-хранителем…

– Подождите! – В докторе Груберте заклокотало раздражение. – А как вы относитесь к такой, скажем, вещи, как интеллект? Или – еще проще – хорошее воспитание? Элементарные навыки человеческого общежития, навыки уважения к чужой личности, которые не позволят совершить жестокость? Что, по-вашему, совсем нельзя опереться на достижения цивилизации? Стоит же она хоть чего-то? Или мы теперь все на свете будем объяснять исключительно через мистику?

– Достижения цивилизации? – переспросил Майкл и резко вздернул левое плечо. – Ты разве не помнишь? Сколько раз пытались. Через достижения. Опереться. Ничего ни у кого не вышло…

* * *

…Когда они вышли на улицу, светила луна. Она была огромной, темно-красной, похожей на перезревший арбуз, из которого высыпались косточки.

Доктор Груберт понимал, что, скорей всего, он прощается с Эллой навсегда. Даже если им еще когда-нибудь будет суждено увидеть друг друга.

И она, похоже, думала то же самое, потому что, когда он протянул ей руку и она вложила в нее свою, он почувствовал, как их руки сказали друг другу то, чего они сами не произнесли и никогда не стали бы произносить словами.

* * *

…Ночью, сквозь сон, он услышал, что Майкл плачет. То ли оттого, что сам он спал так крепко, то ли еще от чего-то, но в первый момент доктор Груберт не вспомнил, что сын его давно взрослый. Ему показалось, что изнутри детской кроватки плачет маленький Майкл, которому приснилось что-то страшное, как это довольно часто бывало с ним. Доктор Груберт торопливо вскочил, чтобы броситься к ребенку, и тут только сообразил, что к чему.

Они опять занимали с Майклом сдвоенный номер в «Холидэйин», состоящий из небольшой гостиной и спальни, и опять, так же, как в Бостоне, Майкл ночевал в спальне, а он на диване в гостиной.

В спальне горел свет. Кровать блестела аккуратно застеленным кремовым покрывалом.

Куда он делся?

– Майкл!

Сын не отозвался, но в ванной лилась вода. Значит, он там. Слава Богу, что дверь не была закрыта изнутри. Майкл сидел на полу, спиной к отцу, и не оглянулся, когда тот вошел. Левой рукой он облокотился о край ванны, и яркая белизна его кисти сливалась с закругленной поверхностью.

– Папа, уйди, – сказал он, не оборачиваясь.

Доктор Груберт изо всей силы развернул его к себе. Правая рука Майкла была залита кровью, рядом, на полу, валялась бритва.

– Что ты наделал…

Пальцы его тряслись, пока, зажав Майклу запястье, он накладывал жгут из полотенца, не глядя на сына, как будто это была чья-то отдельно существующая рука. Оба они громко и тяжело дышали. Ванная была полна пара, и волосы у доктора Груберта стали мокрыми, как будто он только что вымыл голову.

– Можешь идти?

– Да.

– Обопрись на меня, тебе надо лечь. Я вызову «Скорую».

Майкл лег на застеленную кровать.

– Папа! Подожди, не вызывай.

– Слава Богу, что я услышал, как ты плачешь, – бормотал доктор Груберт, натягивая на него одеяло, – слава Богу, я услышал…

– Я не плакал.

– Как не плакал? Ты плакал.

– Я не плакал, па. Тебе послышалось.

Доктор Груберт вдруг поверил, что это так и было: Майкл не плакал.

Но он ведь слышал.

Неважно.

– Нужно «Скорую»…

– Завтра они же все равно заберут меня… Дай я тебе скажу. А то потом, если они приедут, мы не успеем.

– Хорошо, скажи.

Майкл молчал.

– Майкл!

– Я сейчас…

– Подожди, зачем же ты все-таки это…

У доктора Груберта перехватило горло, и тут же из этого горла вырвался высокий непонятный звук, похожий на птичий.

– Зачем ты… это сделал?

– Я так почувствовал.

– А сейчас?

– Мне стыдно, что я тебя…

– Что?

– Я тебя измучил. Вас обоих.

…Он хорошо помнил, когда плакал последний раз.

В пятом классе.

С тех пор прошло сорок лет.

Доктор Груберт сжал голову руками и разрыдался.

Стыдно. Майкл смотрит.

– Папа, прости.

– Майкл, зачем ты…

– Я не должен был сейчас. Потому что сейчас это не имело бы никакого смысла. Потому что, честно говоря, сейчас мне действительно плохо. И то, что я сделал бы, если бы мне удалось, это было бы не потому, что так нужно сделать, а потому, что мне плохо.

– Что ты говоришь? – Чуть было не крикнул: «Что ты несешь?»

– Папа! Ты меня все равно не поймешь. Вы все считаете, что я сумасшедший. И вы правы. Я сумасшедший. Если мерить внутри всего этого… – Он взмахнул левой здоровой рукой. – Внутри нашей жизни, то да. Вы правы. Потому что эта жизнь – она требует совсем другого. Не того, что я могу. Я в ней ничего не могу. Это правда.

– Но почему, – простонал доктор Груберт, – почему ты все время… второй раз, почему ты хочешь уйти? Почему ты так не любишь жизнь?

– Я люблю, – испугался Майкл, – что ты! Разве можно ее не любить? Очень! В ней такой свет, очень много света. Я знаю, я все это вижу. Но в смерти его больше. Там вообще ничего, кроме света. Смерть – это то, что освобождает нас, они не врут.

– Кто – они?

– Они. Все эти книги. Талмуд, Евангелие. Я не очень много успел прочесть, но больше мне и не нужно. Они только подтвердили.

– Ты хотел уйти, чтобы… освободиться?

Майкл покачал головой. Доктор Груберт вытер ладонью свои мокрые глаза и судорожно погладил его по лицу.

– Майкл!