Портрет Алтовити

Второго января, за день до того, как доктора Груберта должны были выписать, Николь вдруг позвонили из Бостона. Хриплый женский голос сообщил, что миссис Линда Салливан находится в тяжелом критическом состоянии. Автомобильная катастрофа. Когда произошло? Вчера утром. Почему же не позвонили сразу? Звонили, ни один из ваших телефонов не отвечал. Что с ней? Множественные переломы, травма головы, ушибы. Но она жива, она будет жить? Да, мы надеемся, но у нее, к несчастью, больное сердце. Она в клинике «Бригам энд Вимэн», звонят оттуда.

– Майкл! – закричала Николь, уронив трубку. – Мать попала в автомобильную катастрофу!

Он почему-то не удивился.

– Кто это звонил?

– Из больницы.

– Ты уверена? – странно спросил он.

– Конечно! О чем ты?

– Тогда поезжай.

– А ты? – робко спросила Николь.

– Я не могу, – поколебавшись, сказал он, – нельзя же бросить отца в таком состоянии.

Все оборвалось у нее внутри. Он не может – значит, она поедет одна, вернее, полетит. Николь ужаснулась своей бесчувственности. Мать попала в автомобильную аварию, а она думает только о том, как ей оторваться от Майкла! Мать, может быть, при смерти, а она еще думает!

В самолете у нее сильно разболелась голова, во рту все время пересыхало.

Николь видела перед собой лицо матери, но не то истерическое, ярко накрашенное, все еще красивое лицо с тяжелыми черными глазами, к которому она привыкла, а то – молодое, с широким, во всю щеку румянцем, смеющееся, – каким оно было до него.

До того, как она вышла замуж за Джека Салливана.

Сразу после свадьбы Линда, которая смеялась, подбрасывала маленькую Николь в воздух и потом ловила, эта Линда словно бы умерла. Когда и как она умерла, Николь не знала.

Вместо нее появилась крикливая незнакомая женщина. Она тут же возненавидела своего мужа, который был добр и слаб. Никого не стесняясь, эта женщина постоянно говорила о том, что добрый, слабый, с горячими, всегда слегка влажными руками Салливан – настоящий дьявол, и жить с ним – пытка.

Наконец он умер, покончил с собой.

А может быть, только этого мать и добивалась?

Николь старалась не заводить себя, не думать, не помнить.

Как бы то ни было, сейчас она летела в Бостон, чтобы увидеть попавшую в автомобильную катастрофу Линду Салливан, двадцать два года тому назад подарившую ей жизнь.

В справочной клиники немолодая, с лиловатыми волосами женщина долго искала имя в компьютере и в конце концов сказала, что это, должно быть, ошибка. Никакой Линды Салливан у них не было.

– Вас кто-то дезинформировал, мисс.

Вне себя от негодования – и все же волнуясь – Николь схватила такси и подкатила к материнскому дому. Дом выглядел мирно. Три больших окна, выходящие на улицу, ровно светились. В угловом окне вспыхивала и переливалась новогодняя елка. На елке висели толстые ангелы с прозрачными, как у стрекоз, крыльями. Николь изо всех сил застучала в дверь.

Ей открыла мать – здоровая и невредимая – только еще больше, чем всегда, накрашенная, с сигаретой в руке. Она не произнесла ни слова и сразу же отступила в сторону, а на ее месте вырос огромный, аккуратно причесанный, элегантно одетый Пол Роджерс.

– Нет! Не смей! – отпрянув, закричала Николь, сама не отдавая себе отчета в том, что она кричит. – Отпусти меня!

Роджерс быстро втолкнул ее в дом и запер дверь. Николь бросила сумку, размахнулась и ударила его по щеке. Он успел увернуться, и удар пришелся криво, по уху. Ухо запылало. Роджерс засмеялся и вдруг подхватил ее на руки.

Николь начала вырываться.

– О, я не могу этого видеть! – басом прорыдала Линда. – Пол, вы же мне обещали! Мы же хотели только поговорить…

Не отвечая, он бросился вверх по лестнице.

– Мама! – крикнула Николь. – Вызови полицию!

Мать внизу зарыдала еще громче, потом хлопнула входная дверь, и Николь догадалась, что мать ушла. Роджерс бросил ее на кровать и сам застыл над ней, тяжело, с хрипом дыша. Галстук его сбился в сторону, но лицо было неподвижным, как маска, и казалось загримированным.

Ничего похожего на того Роджерса, которого она знала, – насмешливого, с чувственными губами и мощными крыльями широкого носа. Это был чужой человек, только отдаленно напоминающий его, и этот человек смотрел на нее остекленевшими мутными глазами.

– А теперь, – неестественным, тонким, как у Пиноккио, голосом сказал он, – когда ты меня вдоволь намучила, – он бессмысленно улыбнулся, – я должен тебя уничтожить.

«Нельзя ему возражать! – сверкнуло у нее в голове. – Нельзя ничего говорить ему!»

Мать ушла и оставила их наедине. У него заговор с ее матерью! Они оба сошли с ума!

– Что? – прошептала Николь. – Что с тобой? Давай поговорим.

Опять он бессмысленно улыбнулся.

– Давай, – голосом Пиноккио пропищал он. – Давай поговорим. Когда ты начала спать со мной?

Он произнес другое, грязное слово вместо «спать».

Никогда, за всю их жизнь ни разу он не произносил ничего подобного.