Портрет Алтовити

К весне вроде стало чуть легче. Сил не осталось мучиться. А вот на ненависть силы еще были. И под самую Пасху она в ужасе призналась батюшке, что каждый вечер желает китаянке смерти и ничего не может с собой поделать. Желает – и все. И самой от этого жутко. Батюшка дал ей особую молитву, наложил строгий пост. Читала молитву по бумажке, каждый вечер читала. Зубы стискивала, губы в кровь искусывала, лишь бы не вырвалось вместо просьбы о прощении всегдашнее, привычное уже: «Господи, пошли ей смерти!»

Теперь вроде все хорошо. Новый год встречали на даче, приехали гости. Все, конечно, стареют, но все-таки свои люди, еще веселые, еще импровизируют. Сцена не умирает в душе человека, который провел на ней больше времени, чем в собственной ванной.

Далеко за полночь вышли на двор играть в снежки. Звезды над головой так и полыхали, и какая-то еле слышная, отчаянно-веселая, словно бы обезумевшая от радости музыка дрожала в колючем воздухе.

Она обняла Томаса сзади за шею, прижалась к нему распахнутой шубой, черным открытым платьем, разгоряченным надушенным телом, смеясь, обхватила его заснеженными варежками, что-то лихое, бессмысленное крича через его плечо Нине Темкиной.

И вдруг он обернулся к ней. Так резко, что Елена чуть не упала. А лицо его было – она не могла ошибиться! – оно опять было тем стариковским, замученным, искаженным мукой лицом, которое она знала пять лет назад!

Вот оно, опять, то же самое!

– Что ты? – пробормотала она. – Ты…

Но он уже справился с собой, уже надел маску.

– Я ничего, – улыбнулся своей слепящей актерской улыбкой, – отдавила мне ногу и спрашиваешь!

Она стряхнула варежки и побрела в дом, села за пустой стол с разлитым по скатерти красным вином, солеными грибами, рыбой, от которой, кроме костей, уцелела одна голова с выпученными глазами. Села за этот уродливый, в пепле и объедках, стол, чувствуя, что если он сейчас войдет и что-нибудь скажет ей, она не выдержит и запустит в него вот этой пустой салатницей с прилипшим яичным желтком на дне, вот этой мертвой головой с пучком торчащей изо рта петрушки! Потом она вдруг вспомнила, что он ведь чуть было не опоздал на встречу Нового года, при-ехал с последними гостями! Где он был? Судорога свела ей сердце. Где он был? Опять завел кого-то? Нет, другое. После нее – Елена физически чувствовала это – никто ему не был нужен.

Да, у них худо-бедно наладилось, он вернулся в супружескую спальню, и близость случалась, особенно если он бывал чему-то рад, что-то ему удавалось на работе, – тогда он обнимал ее привычными крепкими руками, и все происходило так привычно, так буднично, будто он ставил механическую точку на дописанной странице удачного дня, не больше.

– Если опять что-то… – звонко сказала она, глядя в мутные глаза съеденной рыбы. – Я выслежу и все узнаю. Господи-и-и! Пошли ей смерти!

* * *

Николь умерла третьего января в час дня. В той самой больнице, где ей недавно сообщили, что никакая миссис Линда Салливан не поступала к ним после аварии. Номер мобильного телефона Майкла был первым в ее записной книжечке, так что ему первому сразу и сообщили.

Майкл как раз шел к отцу, которого должны были выписать к вечеру. Он выслушал известие о смерти Николь и почему-то тут же свернул с дороги, подошел к чужому дому с огромным сугробом у подъезда – видно, в него сгребли весь снег с улицы, – лег на него лицом вниз и лежал неподвижно до тех пор, пока испуганная хозяйка, вышедшая на прогулку со своей старой толстой таксой, не обнаружила его и не позвонила в полицию.

На вопросы полицейского Майкл пытался ответить и не смог. Единственным, что он выдавил из себя, было то, что еще неделю назад он находился в качестве пациента в отделении для душевнобольных и лечил его заведующий этим отделением – доктор Вильям Генри МакКэрот.

Майкл дал полицейскому номер больничного телефона отца и доктора МакКэрота.

– С кем ты хочешь сперва поговорить, парень? – спросил его морщинистый черный полицейский. – Или я отвезу тебя прямо в клинику?

– Нет, – дергаясь всем телом, ответил Майкл, – я хочу сперва поговорить.

– С кем? – повторил полицейский. – С отцом или с доктором?

– С мамой, – ответил Майкл, – если только она вернулась с лыж.

Голос Айрис, когда она снимала трубку и говорила «алле», всегда звучал немного истерично.

– Алле, – сказала она.

– Это я.

– Ты?! – закричала она. – Что с тобой? Где ты? Я утром разговаривала с отцом…

– Ты, может быть, приедешь? – попросил он. – Мы бы поговорили.

– Я приеду, – обрадовалась и одновременно совсем перепугалась Айрис. – У тебя что-нибудь случилось?

– Она умерла, – он опять дернулся. – Николь.

Мать задохнулась на том конце провода.

– Вот, – сказал Майкл.

– Деточка моя, – залепетала Айрис, – маленький мой зайчик, – она разрыдалась. – Ну, конечно, я приеду, Господи, Боже мой, ты меня еще спрашиваешь! Где ты сейчас, кто с тобой? Господи!

Майкл молча передал трубку полицейскому.