Портрет Алтовити

– Правда, почти как живая? – раздался веселый, как ему показалось, женский голос за его спиной. – Хорошо, что он не выстрелил ей в лицо. Не изуродовал.

Доктор Груберт обернулся. Это сказала очень высокая, очень тонкая, с выступавшими из-под черного пиджака ключицами молодая женщина. Длинные, блестящие, холеные волосы, собранные под бархатную ленту, доходили ей до талии.

– Вы, наверное, отец Майкла? – перейдя на шепот, словно боясь разбудить Николь, продолжала она. – А я Снежана Христова, или, если хотите, Джейн Рубинофф. Ваш сын меня знает.

Вдвоем они отошли от гроба и опустились на переднюю скамью. Мимо них, торопливо поправляя шитые золотом белые шелковые рукава своего облаченья, прошел моложавый священник.

– Сейчас начнется, – прошептала Снежана-Джейн. – Не люблю католическую службу. Наша красивее, в ней тепла больше. Я православная.

– А! – пробормотал доктор Груберт.

– Если бы я успела взять ее к себе, она бы не погибла, – нахмурясь, сказала она и резким движением головы откинула на спину свои ярко блестящие волосы. – А теперь у нее есть шанс забрать к себе меня. Вот только не знаю куда.

– К себе?

Она усмехнулась.

– Боитесь за Майкла?

У нее были зеленые, как у кошки, зрачки, обведенные ярким золотом.

– Боюсь, – вздохнул он.

– Роджерса выпустят, – сказала она, – вот увидите. И он еще наломает дров. Из соображений гуманности я бы дала ему электрический стул. Освободила бедную душу.

Она нервно пожала плечами.

– Николь повернулась на вашем сыне. А Роджерс повернулся на Николь. Выхода-то не было. Ну вот, сейчас ее закроют. Пойду попрощаюсь.

Она наклонилась над гробом, старательно расцеловала Николь в лоб и в обе щеки, потом перекрестила ее.

– Иди, птичка, – сказала она, но не по-английски, а на своем языке. – Ни о чем не тревожься, отдохни. Бог даст – встретимся.

И вернулась к доктору Груберту. Он видел, что она еле удерживается от слез, но при этом зеленые глаза ее мечут искры.

– Начинается спектакль, – зашипела она, – глядите!

Линда, оставшаяся одна – все остальные слегка отступили, – грудью навалилась на Николь, обеими руками судорожно вцепилась в края гроба и с криком «Не отдам!» забилась в истерике.

Ее пытались оттащить, уговаривали, но она кричала свое, отбивалась локтями и захлебывалась.

– Ну вот, – с ненавистью сказала Снежана. – Что я вам говорила? Акт первый: безутешная мать у гроба дочери.

– Зачем вы так?

– Да вы что? – Она даже всплеснула руками в капроновых черных перчатках. – Вы что, не понимаете, что здесь происходит? Линда всю жизнь только и мечтала, чтобы Николь провалилась куда подальше!

Доктор Груберт так и отпрянул.

– Именно так! Конечно, она никакого яда ей в тарелку не подсыпала, и толченого стекла тоже! Но тут, в черепушке, – Снежана слегка хлопнула себя по гладкому смуглому лбу, – тут у нее всю жизнь варилась похлебка. Она-то ведь знала, что никакого изнасилования не было, и попытки к изнасилованию – тоже! Плод больного воображения! Вернее, голая клевета! Ложь в чистом виде! Лишь бы его доконать! Не знаю, не знаю, – она затрясла длинными волосами, – может, и он был хорош, я у ихней кровати со свечкой не стояла, но то, что она вздохнула с облегчением, когда он воспользовался собачьим поводком, – это я вам гарантирую! А Николь вызывала у нее ненависть, потому что все это видела своими глазами. Она была единственной свидетельницей, хотя Линда постаралась, конечно, ей промыть мозги. Тут и психологи поработали, они долго объясняли ей, что именно с ней случилось. Николь им поверила. Почти поверила. И вдруг – осечка! – Кошачьи глаза радостно и злобно сверкнули. – Приходит Майкл и говорит, что Салливан навестил его во сне и все рассказал. Тень отца Гамлета! Каково?

– Неужели вы действительно думаете, – пробормотал доктор Груберт, стараясь не смотреть туда, где захлебывающуюся слезами Линду отдирали от гроба, – что она желала ей смерти?

– Боже сохрани! Есть, как учит психиатрия, сознание и есть подсознание. Там, где сознание, там Линда – любящая мать, и все это, – у Снежаны дрогнул подбородок, – все это – проявление материнской любви и заботы. Ну, а там, где подсознание… Она ведь, в конце концов, и заманила Николь, она ведь допустила все это – звонок якобы из больницы, который Роджерс подстроил, – ведь это она помогла ему! А сейчас я не удивлюсь, если она плюхнется в обморок! Ну, вот – глядите, глядите!

Линда в съехавшей на затылок траурной шляпе боком упала на скамью, и несколько женщин, громко всхлипывая, обнимали ее. Гроб был уже закрыт, на крышке его лежали розы с такими длинными стеблями, словно они только что были в лесу деревьями.

Началось отпевание.

У доктора Груберта вдруг разболелась поясница, и в голову полезли бессвязные, не идущие к делу мысли, от которых он опоминался только тогда, когда священник громко, на всю церковь, восклицал:

– God! Have mercy![23]

Майкл и Айрис стояли прямо перед ним. Айрис плакала и время от времени осторожно гладила Майкла по спине сверкающими красными ногтями.