Портрет Алтовити

– У нас, – сказал он, – погибла девочка, с которой мой сын… Я вам, кажется, говорил о ней или, может быть, не говорил… Я не в состоянии сейчас, меня только вчера выписали из больницы.

– Из больницы?

– Небольшая операция. Извините меня, Ева. Я с вами прощаюсь.

Раздались гудки.

* * *

Отпевание состоялось пятого января в десять часов утра в церкви Святой Марии.

Линда сообщила, что, до того как начнется служба, близкие смогут попрощаться с Николь. Гроб будет ненадолго открыт. Не больше чем на двадцать минут.

Доктору Груберту все время хотелось взять Майкла под руку, хотя Майкл – после того ужасного, дергающегося, взъерошенного, каким он был, когда полицейский привел его в клинику, – вдруг резко изменился.

Доктор Груберт не мог ничего понять. Сын стал почти спокойным. Разговаривали они совсем мало. Ничего не обсуждали.

Ночевали в гостинице на Бикон-стрит. Они с Майклом – в огромном номере люкс на шестом этаже, а приехавшая из Нью-Йорка Айрис – на восьмом.

Вечером накануне похорон Майкл отказался идти ужинать, сказал, что у него разболелась голова, и лег спать. Доктор Груберт видел, что он лежит с открытыми, блестевшими в полутьме глазами, смотрит в одну точку.

Айрис – в черном обтягивающем свитере с большими серебряными манжетами – ждала внизу, в ресторане. Волосы гладко подобраны, лицо заплакано.

– Что тебе заказать?

– Все равно, что, – тихо ответила Айрис. – Салат какой-нибудь. Кусок в горло не лезет.

– У меня тоже. Сколько вы не виделись? Три месяца?

– Три с половиной. Ты не знаешь, между ними что-нибудь было?

– Не знаю. Он попросил меня позвонить МакКэроту.

– Как ты себя чувствуешь, Саймон? Тебя не рано выписали?

– Нет, все в порядке. Они же не держат больше недели, если нет осложнений.

Официантка принесла два салата.

– Мы так хорошо встретились с ним, – дрожащими губами сказала Айрис. – Он вроде и не сердится на меня. Мы так хорошо поговорили.

– О чем?

– Да просто так, ни о чем. – Слезы медленно поползли по ее щекам. Она провела по лицу сверкающим манжетом. – Я спросила, почему он так похудел. Потом спросила, где все его носильные вещи.

– Ты плачешь? Не плачь.

– Я его люблю до смерти, – вдруг сказала Айрис. – Никого на свете я не люблю так.

– Не вижу в этом большого подвига, – не удержался доктор Груберт. – Он же тебе сын все-таки!

– Да, – всхлипнула Айрис. – И никто мне не нужен, кроме него.

«Лжешь, – подумал доктор Груберт, – не бегала бы к Домокосу, если б так…»

– Ты видел Линду? – спросила Айрис.

– Она у сестры. Дом опечатан. Мы с Майклом были там утром.

– Как она?

– На наркотиках. Возбужденная, все время говорит.

– Она хоть помнит, как это произошло?

– Ну, по ее версии, Роджерс приехал к ней. Он, как она объясняет, убедил ее в том, что Николь гибнет. Что она неотлучно следует за нашим сыном, который… Который нездоров, скажем так. Жить им не на что, ну, и так далее. То есть Николь нужно спасать. Никто, кроме него, этого не сделает. Но она от него прячется. Значит, нужно заполучить ее хотя бы обманом, с помощью матери. Если она узнает, что с матерью что-то случилось, она, разумеется, оторвется от Майкла и примчится в Бостон. А дальше все будет хорошо. Главное – оторваться. Тем более что Николь ждет от него ребенка. От Роджерса то есть. Линда говорит, что именно это на нее больше всего и подействовало.

– Это правда? Она была беременна?

– Нет.

– Господи! – простонала Айрис. – Господи, какой ужас! Где сейчас Роджерс?

– В тюремной больнице. Острое помешательство.

– Это что, точно?

– Что тут может быть точного? Вряд ли можно убить человека, будучи в здравом рассудке.

– Убивают же. На войне.

– Война – это не добровольно. Там другие законы.

– У него ведь ребенок, кажется? У Роджерса? Или я что-то путаю?

– Девочка. Тринадцати лет.

– Что же будет с ребенком?

Доктор Груберт пожал плечами.

– Саймон, нужно поговорить с МакКэротом. Нужно, чтобы он объяснил нам, как вести себя с Майклом. Потому что он неделю без лекарств, и тут такое…

Доктор Груберт внимательно смотрел на нее. У Айрис мелко задрожало лицо.

– Не смотри на меня так! Всю жизнь я чувствую себя как под лупой под твоими взглядами! Что такого неправильного я сказала? Разве не нужно посоветоваться с врачом?

– Хорошо, посоветуемся, – тускло ответил доктор Груберт. – А лучше бы оставить его в покое.

– И лекарства не нужны?

– Лекарства? Не знаю. Он все равно такой, какой он есть.

– Ты говоришь: оставить в покое! В чем этот покой? В том, чтобы он валялся на кровати? Или бродил по улицам, кормил бездомных собак? Скупал весь хлеб в магазине, чтобы отдать его чайкам?

…Перед глазами доктора Груберта качнулся пустой, белый от снега океанский берег – ни одного человека, ни одной машины, – только Майкл, худой, угловатый подросток с летящими от ветра золотыми волосами. Негнущимися от холода пальцами кормит чаек. Чайки окружают его со всех сторон, с громкими гортанными криками, они отовсюду летят к нему, и кажется, что небо громко хрустит этими снежными крыльями, которые торопятся к его сыну…

Майкл крошит последний батон, и они, разрывая горла голодными воплями, подбирают крошки.