Портрет героя

И я, следя за движением ее руки, снимаю с полки одну из самых хороших наших книг. Мама медленно листает ее.

— Вот! — Она подает ее Большетелову. — Это тебе!

— Спасибо! — Он благодарно улыбается и читает вслух заглавие. — «Мастера искусства об искусстве». Спасибо! — еще раз тихо произносит он.

Он нагибается и собирает с пола свои работы, я помогаю ему. Когда мы встречаемся глазами, я чувствую, что он думает о чем-то важном и серьезном. Но как он одинок, беззащитен, беден!

Нет! Он будет художником! Он напишет свои картины! Он удивит мир!

— Я буду читать эту книгу! Спасибо вам! До свидания!

Мама и брат кивают головами. Я провожаю его по холодному коридору, и когда мы подходим к дверям, спрашиваю:

— Ты давно был в госпитале?

— Давно.

— А ты не видел случайно… такого раненого… без одной ноги, у него все лицо обожжено порохом и изувечено?

— Нет, не видел. А раньше видел. И рисовал. Помнишь?

— Да. Слушай, у меня к тебе просьба. Опусти, пожалуйста, это письмо в ящик. Только сегодня, хорошо? — И я подаю ему конверт.

— Да, опущу. Я нарочно пойду мимо почты.

Я открываю дверь. В лицо мне дует холодом и снегом. Большетелов сует письмо за пазуху и подает мне маленькую ладошку.

— До свидания… и спасибо!

— До свидания, Ваня!

Я смотрю в окно: за стеклами занесенный снегом двор. Проваливаясь в сугробах и нащупывая ногами тропинку, прижимая к себе работы и драгоценную книгу, медленно движется маленькая фигурка Вани. Вот он доходит до угла генеральского дома, на минуту останавливается, оглядывается и скрывается в темноте.

Я возвращаюсь в комнату. Электричество выключили.

— Ну всё, спать! — говорит мама.

— Спать! Мама! А мы опять выжили! Да? — спрашивает брат.

— Да!

— Как хорошо!

Мы лежим, накрывшись всеми одеялами и пальто.

— Спокойной ночи! — говорит мама.

— Спокойной ночи! — отвечаем мы.

А ночью я просыпаюсь: из маминой комнаты в щель приоткрытой двери виден желтый свет коптилки. До меня доносится шелест бумаги, и мне кажется… Я прислушиваюсь. Нет, я не ошибся. Эти звуки заставляют мое сердце сжиматься с особой тоской — опять она плачет!

Осторожно отодвигаясь от брата, я накрываю его моей одеждой, нашариваю валенки и делаю шаг в сторону дверей.

— Мама! — тихо зову я. Тишина. — Мама!

Я слышу, как она сморкается.

— Войди…

Из ее комнаты идет ледяная струя воздуха, от которой я немедленно начинаю дрожать.

Поставленная на старую вазу, опрокинутую вверх дном, на письменном столе горит коптилка; за столом в шубе, валенках, в теплом платке сидит мама. Перед ней длинные ряды фотографий. На них — лица людей, давно исчезнувших с этого света: женщины в платьях с буфами, сидящие у изящных столиков, девочки в красивых платьях, мальчики в матросках, мужчины на лошадях, с охотничьими ружьями, с крокетными молоточками…

— А это кто?

На правой стороне стола лежит одиноко маленькая истертая фотография. Громадного роста мужчина с длинной бородой в сюртуке ниже колен, выставив ноги в высоких сапогах, сидит на венском стуле. Под его ногами — коврик, за спиной — изображение мраморного дворца.

— Мой прадед, — отвечает мама.

— И это только одна твоя старинная фотография?

— Нет… есть еще фотографии мамы и папы, но самая старинная — только эта.

— Почему?

— Потому что они были переселенцы… ссыльные… крестьяне… И — бедные. Ты же знаешь, что твой дедушка был революционер, и его сослали… А я родилась в тюрьме, в Александровском централе. Не все рождались в таких комнатах… — И мы смотрим на фотографию маленькой девочки, сидящей на подушке с кружевами. А рядом стоят молодые люди, он и она, в старинных смешных платьях.

— Это сестра твоего отца и твои бабушка и дедушка.

Мама собирает фотографии и кладет их в бабушкину шкатулку, кожаную с медным замочком, а ее убирает в тронк, оставив один старинный рисунок. Она отодвигает его к стене. С голубой плотной бумаги смотрят молодые темные глаза — мой прадед. Декабрист.

— Зачем ты все это смотрела?

— Сама не знаю… Но прошу тебя никому не говорить об этом!

— А зачем ты оставила этот рисунок?

— Я хочу его видеть.

Я молчу, я знаю, что отец в молодости был похож на моего прадеда.

— Подойди ко мне, — просит она, кладет мне руку на плечо и смотрит прямо в лицо. — Знаешь, на кого ты похож?

— Нет.

— На деда! И я так хочу, чтобы ты во всем походил на него!

— На того, кто был советником и академиком?

— И на него… И на того, который был ссыльным. Они были настоящие люди!

Через какое-то время, постояв так рядом, я говорю:

— Спокойной ночи, мама!

— Ложись…

Я тихо выхожу из комнаты, осторожно заползаю в теплые внутри одеяла и засыпаю. Но среди ночи просыпаюсь опять. Холодно, темно. Небо в облаках, луны нет. Далекий гул и шум долетают до нас. С улицы Льва Толстого? Нет. От Хамовников! Мерный тяжелый гул и шум, похожий на рычание.

— Что это? — одновременно спрашивают мама и брат.

Снова скрежет. Я прислушиваюсь.

— Наши танки!

И долго еще мы слушаем этот шум и лязг, доносящиеся до нас сквозь завывание ветра и шорох снега, шуршащего по уцелевшему стеклу наших окон.

XVI