Портрет леди

Изабелла силилась постичь, правильно ли она понимала этого человека. Шутит он или нет? Может ли быть, чтобы человек, поразивший ее своей сдержанностью, вдруг счел ее достойной откровения? И старалась понять, шутил он или нет. Почему мужчина, поразивший ее сначала невероятной сдержанностью, вдруг стал с ней таким откровенным? Однако это было его дело – а эти откровения вызывали живой интерес девушки.

– Не понимаю, зачем вам это было нужно – отречься от всего, – сказала она.

– Мне ничего другого не оставалось. У меня не было никаких перспектив, я был беден и не был гениальным, да даже особо талантливым – я очень рано понял себе цену. Однако запросы мои были невероятно высоки – я завидовал всего двум-трем персонам в мире. Русскому императору, например, или турецкому султану… Иногда папе римскому – из-за почета, который ему оказывали. Вот на такой почет я бы согласился; но сколь добиться этого было невозможно, а на меньшее я не был согласен, то я отказался от мыслей о славе. Джентльмен всегда имеет право относиться к себе с некоторым пиететом, а я, к счастью, был джентльменом. Я ничем не мог заняться в Италии – даже стать итальянским патриотом, потому что для этого нужно было покинуть эту страну[53], а она мне слишком нравилась, чтобы решиться на это. Вот я и прожил здесь много лет согласно плану спокойной жизни, о котором уже упоминал вам. Я совершенно не чувствовал себя несчастным. Не хочу сказать, будто меня ничто не заботило, но вещей, которые мне интересны, очень мало… Я резко ограничил их круг. События моей жизни касались только меня самого; например, мне удалось недорого купить старинное серебряное распятие (конечно, ничего дорого я никогда не покупал) или обнаружить, как мне однажды посчастливилось, на замазанной каким-то вдохновенным идиотом доске эскиз Корреджо![54]

Это жизнеописание мистера Озмонда прозвучало бы несколько сухо, если бы Изабелла полностью доверилась ему, но воображение девушки тут же «оживило» его, поспешив внести человеческие черты. Жизнь его, конечно, переплеталась с чьми-то другими жизнями больше, чем он желал признать; но, естественно, нельзя было ждать, чтобы он в этом признался. Изабелла отказалась от попыток спровоцировать мистера Озмонда на дальнейшие откровения – дать понять, что он сказал далеко не все, было бы слишком неделикатно, более того: это значило бы придать их отношениям более тесный характер. Определенно, Озмонд сказал ей достаточно много. Однако Изабелла сочла уместным выразить одобрение тому, что он достиг успеха на ниве сохранения своей независимости.

– Удивительно приятная жизнь, – сказала она, – ничего, кроме Корреджо!

– О, я был вполне счастлив – не воображайте, что было хотя бы мгновенье, когда я считал по-иному. Когда кто-то несчастлив, он сам виноват в этом.

– Вы всегда жили здесь?

– Нет, не всегда. Я долго жил в Неаполе, порядком – в Риме. Но здесь я уже довольно давно. Возможно, мне уже пора вновь сменить место жительства и заняться чем-нибудь еще. Я больше не могу думать только о себе. У меня растет дочь, и вполне возможно, Корреджо и распятия интересуют ее гораздо меньше, чем ее отца. Я должен все сделать для нее.

– Непременно, – сказала Изабелла. – Она такая милая девочка.

– О, – с чувством воскликнул Джилберт Озмонд. – Она ангел! Она – мое великое счастье!

Глава 25

Пока шла эта задушевная беседа (продолжавшаяся еще некоторое время после того, как мы перестали следить за ней), мадам Мерль и графиня, нарушив длившееся некоторое время молчание, снова стали обмениваться репликами. В их позах чувствовалось напряженное ожидание – это было особенно заметно по графине Джемини, которая, обладая более живым темпераментом, чем мадам Мерль, с трудом пыталась скрыть нетерпение. Чего ожидали женщины, было неясно, и, возможно, они сами не вполне отчетливо представляли себе это. Мадам Мерль ждала, когда мистер Озмонд вернет ей ее юную подругу, а графиня ждала потому, что ждала мадам Мерль. Более того, графиня, томясь в ожидании, решила, что опять пришло время высказать что-нибудь провокационное; ее уже минут двадцать разбирало это желание. Брат ее как раз прошел в край сада с Изабеллой, и графиня проследила за ними глазами.

– Дорогая, – заметила она мадам Мерль, – не будете ли вы на меня дуться, если я скажу, что мне не с чем вас поздравить?

– Конечно, нет; только я понятия не имею, о чем вы говорите.

– Кажется, у вас был небольшой тщательно разработанный план? – И графиня кивнула на прогуливавшуюся пару.

Мадам Мерль взглянула в указанном направлении, затем спокойно посмотрела на собеседницу и с улыбкой ответила:

– Вы же знаете – я никогда не могу до конца понять то, что вы хотите сказать.

– Никто не может при желании понять меня лучше, чем вы. Но почему-то сейчас вы этого не хотите.

– Кроме вас, никто себе не позволяет говорить мне подобные вещи, – серьезно, но беззлобно отозвалась мадам Мерль.

– То есть вы утверждаете, что никто никогда не говорил вам ничего неприятного? Неужели Озмонд никогда не грешил этим?

– В словах вашего брата всегда есть смысл.