Портрет леди

– Я обожаю Рим, – сказал хозяин дома, – но больше всего я люблю встречаться с людьми, лишенными этого предрассудка. Ведь современный мир тоже неплох. Вот вы, например, вполне современный человек, но ни в коем случае не поверхностный. А как много среди «героев современности» весьма убогих натур… Если они – дети будущего, уж лучше нам умереть молодыми. Разумеется, все эти римские древности надоедают. Мы с женой признаём все новое, но по-настоящему новое, а не подделку. Глупость и невежество отнюдь не новы, а нас потчуют именно этим под флером прогресса и просвещенности. А на самом деле это просто проявление пошлости – в новых одеждах. Не думаю, что раньше, до нынешних времен, существовало нечто подобное. Легкие намеки на нее появляются лишь в начале нашего века, а сейчас атмосфера стала такой затхлой, что утонченность просто исчезла. Так вот, вы нам понравились. – Озмонд сделал короткую паузу, дружески положив руку на колено Гудвуда и улыбаясь, одновременно и самоуверенно, и смущенно. – Может быть то, что я скажу, будет звучать излишне снисходительно – не обижайтесь, позвольте мне это. Вы понравились нам потому… потому что немного примирили нас с будущим. Если в нем будет жить хотя бы немного таких людей, как вы, – это не так плохо! Знаете, я говорю сейчас и от своего имени, и от имени своей жены. Ведь она частенько так поступает, почему бы мне не сделать то же самое? Мы ведь с ней едины – как канделябр и щипцы для снятия нагара… Насколько я понял, вы занимаетесь коммерцией? Это дело, знаете ли, таит в себе некоторые опасности – мы немало удивлены тем, что вам удалось их избежать. Простите, если мой комплимент выглядит несколько бестактным… К счастью, жена меня сейчас не слышит. Я хочу сказать, что вы тоже могли бы стать одним из тех… о ком мы сейчас говорили. Американский образ жизни просто толкал вас на это. Но вы избежали этого – в вас есть что-то, что помогло вам спастись. И в то же время вы очень современны, очень, вы – самый современный человек из всех, кого я знаю! Приезжайте еще. Мы всегда будем рады видеть вас у себя.

Я сказал, что Озмонд находился в превосходном настроении, и его речь только подтверждала этот факт. Его высказывания были намного менее сдержанными, чем он обычно себе позволял. Если бы Каспар Гудвуд отнесся к ним более внимательно, то мог подумать, что выступление в защиту утонченности прозвучало из уст довольно далекого от совершенства в данной области человека. Мы же, однако, знаем, что его собеседник обычно прекрасно отдавал себе отчет в своих словах, и если он решил быть немного бесцеремонным, то знал, ради чего это делал. Гудвуд едва ли понимал, что подразумевал Озмонд. Он хотел остаться наедине с Изабеллой, и эта мысль звучала в нем так громко, что заглушала отлично поставленный голос ее супруга. Каспар видел, как хозяйка дома разговаривала с другими гостями, и размышлял, мог ли он попросить ее пройти с ним в другую комнату, когда Изабелла освободится. В отличие от Озмонда Каспар Гудвуд был не в духе, и все происходящее вокруг вызывало у него необъяснимую ярость. До сих пор он не испытывал к Озмонду неприязни, а просто считал его начитанным, любезным, более того, более подходящим Изабелле Арчер в качестве мужа, чем он, Гудвуд. Озмонд победил его в открытой, честной борьбе – и Каспар не позволил бы себе как-то принизить соперника даже мысленно. Он не стремился достичь того, чтобы Озмонд ему понравился – на такой порыв сентиментального добродушия Каспар был не способен даже в те дни, когда почти примирился с происшедшим. Мистер Гудвуд считал хозяина дома прекрасным образцом некоей дилетантской личности, страдающей от избытка свободного времени, которое он старался занимать изысканной болтовней. Но он не очень доверял Озмонду и никак не мог понять, почему тот одарил подобной беседой именно его. Каспар заподозрил, что Озмонд таким образом просто развлекался, и потому у него возникло впечатление, что в характере его удачливого соперника была какая-то извращенность. Гудвуд понимал, что муж Изабеллы не имел причин желать ему зла – ему не из-за чего было опасаться гостя. Он обладал огромным преимуществом и мог позволить себе быть любезным с человеком, который проиграл. Правда, иногда Гудвуд желал Озмонду смерти и, как ему казалось в эти минуты, с удовольствием помог бы джентльмену в этом; но тот, естественно, ничего подобного не подозревал, поскольку жизнь научила Каспара искусству скрывать силу своих чувств. Мистер Гудвуд осваивал это искусство с целью обмануть себя, но главным образом ему удавалось обмануть других. Ему самому ничего помочь не могло, и лучшим доказательством этого являлось то глухое раздражение, с которым он слушал разглагольствования Озмонда о том, что он имеет право говорить за свою жену.