Портрет поздней империи. Андрей Битов

Писал он это из Сретенска, города в Читинской области. Зачем он туда ездил? В поисках темы для своей прозы, так тогда было принято. И, конечно же, напрасно: «Конечно, никогда я и не говорил, что надо „ходить в жизнь“, и не составлял себе подобных программ, и конечно же, знал, что от этого одного хорошо не запишешь, но теперь мне особенно очевидна вся глупая и неписательская сущность всех подобных поисков. Потому что прежде всего ты свое меняешь на чужое… Тут я читаю Акутагаву, превосходного писателя, и понимаю, как не нужно, как отвлекает и даже мешает настоящему писательству все это „многообразие жизни“, понятое чисто количественно». Письмо замечательное, умное, горькое — и видно, как нелегко ему давалась проза, нелегко потому, что ставил перед собой большие задачи, предъявлял к себе большие требования, жил своим умом, а когда поддавался общим, расхожим представлениям о должном, то быстро спохватывался и возвращался к себе: «Однако хоть и не пишу, а все думаю и придумываю новые и новые вещи и заглавия к ним — и не пишу. Придумал уже собрание сочинений. Одних повестей — 4. „Узнаю в себе отца“, „Мухота“, „Нарисуем — будем жить“ и „Приметы“. Как видишь, в чистом виде писательский маразм. Слава богу, что уехал от рукописей, а то бы и старые мусолил.

Вернусь в Ленинград и всех увижу. И начну писать. А раз писать, значит, какое-то время быть собой довольным».

У него были основания быть собой довольным: еще в шестидесятые он написал прекрасную книгу «Дачная местность», яркий очерк, нет, не очерк, а прозу — «Уроки Армении», к нему пришла известность, заслуженная слава.

Увы, из Ленинграда он уехал в Москву: в Москве и журналов больше, и жить легче, и начальство не такое строгое, как в Ленинграде. Видеться мы стали реже, но приезжая в Ленинград, звонил и приходил в гости. И мы, выпивая (он любил и умел это делать), опять говорили обо всем на свете. Но разве можно вспомнить давние беседы? Разве можно передать «прямую речь»? Он бы сказал: «Их надо выдумать», но я не прозаик и выдумывать не умею. Стихи — другое дело.

К его семидесятилетию в журнале «Звезда» (май 2007 года) напечатано мое стихотворение, в некотором смысле дублирующее «Двух мальчиков»:

Два старика, два тихих дурака
Сидят в саду и взгляду свысока
Предпочитают взгляд на жизнь в упор,
Как в детстве, зоркий: дорог даже сор.
У ног шныряют голуби в пыли.
И говорит старик: «Ну что, пошли?»
И говорит минуты через три
Другой: «Пора! Смеркается, смотри».
Заря позолотила облака.
− Ты не похож ничуть на старика.
− А ты, мой друг, какой же ты старик?
За столько лет ты к жизни не привык.
Вечерний луч замешкался в листве,
Прошла еще минута или две.
Привстать и сесть опять, и закурить.
Как хорошо! Обидно уходить.

Но уходить приходится, придется. Вот он и ушел в декабре прошлого года.

И хотя я, конечно, знал, как тяжело он болел последние несколько лет, видел, как он замучен болезнью, известие о его смерти меня пронзило, нанесло глубокую, незаживающую рану.

«Умирая, он, может быть, вспомнил меня…»

Памяти Андрея Битова