Портрет поздней империи. Андрей Битов

Умирая, он, может быть, вспомнил меня
С огорченьем и тайной обидой,
Что, любуясь метелью декабрьского дня,
Я сижу над тетрадью раскрытой.
И какое-то нужное слово ищу
И, не зная, что он умирает,
Никуда не спешу, ни о чем ни грущу,
День как день, и ворона летает.
Умирая, подумал, быть может, о том,
Что его пережил я, − так надо,
Почему? для чего? в распорядке таком
Кто повинен? судьба виновата?
В чьих руках это зло, этот строгий черед?
Кто сплетает и дергает нити?
Иль ему обещали: и этот умрет.
Чуть попозже умрет, извините.
Это было когда-то для нас ерундой,
Пустяком, ничему не мешало,
В разговоре — смешком, в темном небе — звездой,
Очевидностью горькою стало.
Или он обо мне не подумал? Боюсь,
Что подумал, к последнему краю
Подходя, и к стене отвернулся: и пусть.
Я бы точно подумал, я знаю.

2019

Анатолий Макаров Москва Писать, чтобы понять

© А. Макаров

Андрей Битов был одним из самых умных людей России. И уж само собою, одним из умнейших людей русской литературы.

Написав эти слова, я имею в виду не житейскую, обыденную, практическую ипостась битовского ума (хотя и ее тоже), но прежде всего − его творческую способность исследовать, постигать, изучать жизнь в ее сущностном, заветном смысле. Не теряя при этом ее будничного, повседневного контекста. Более того, выявляя между ними тонкую неразрывную связь.

Битов заметил как-то, что есть образованные, глубокие люди, которые, взявшись за перо, обнаруживают невнятность и заурядность самоучки. И есть люди с виду простоватые и обыкновенные, которые на бумаге вдруг проявляют вроде бы неожиданную прозорливость и мудрость суждений.

Сам Андрей Георгиевич был основателен и философичен как в быту, так и за рабочим столом. Жить, существовать значило для него думать, размышлять, докапываться до окончательной правды, а уж писать и подавно. Он явно имел в виду себя, когда говорил об авторе, который в ответ на какой-либо вопрос честно признается: пока не знаю, но вот напишу об этом, тогда начну кое-что в этом понимать.

В этом и заключался битовский писательский метод. Точнее, его авторская природа. Работая над вполне беллетристическим текстом, он кропотливо и пристально исследовал окружающую действительность, в том числе и реалии собственной души. Может быть, поэтому при всей психологической и философической глубине эти штудии никогда не теряли эмоциональной заразительности, поэтического обаяния. Они открывали читателю глаза на самого себя. На свои страхи и надежды, комплексы и прозрения и одновременно на весь Божий мир, сочетающий высшее предназначение с будничной неизбывной конкретностью.

Между прочим, ссылка на «Божий мир» — это не фигура речи, Андрей Битов признался однажды, что абсолютная убежденность в существовании Бога открылась ему на эскалаторе метро во время подъема на одной из самых глубоких ленинградских станций. Я же как читатель могу вспомнить о том, как поразил и даже потряс меня в первом сборнике еще не известного мне автора рассказ о классических юношеских любовных муках, не только своей пронзительной откровенностью, но прямо-таки экзистенциальным осмыслением любви. Может, я тогда и не знал таких слов, однако точность и правоту битовского письма почувствовал верно; через несколько лет, оказавшись одним из первых читателей полузапретного романа «Пушкинский дом», я для себя уяснил, что, помимо всех прочих достоинств, это еще небывалое по точности психологическое исследование. Подлинная анатомия любви, не утратившая, несмотря на научную, почти академическую точность, мучительную достоверность чувств.

Вообще достославная легенда об особом петербургском характере находила точнейшее воплощение в Битове-писателе и в Битове-человеке. Внешне он был сдержан, корректен, несколько холодноват, но в глубине души его сотрясали страсти, иной раз губительные, донимали соблазны, тоже не самые безобидные, — короче, можно было с немалой степенью достоверности предположить, что ад его внутреннего мира до некоторой степени соотносим с тем, каким всему миру известен главный петербургский прозаик всех времен и народов. И опять же, следуя ему, Битов преодолевал мучительный разлад с самим собой, грозящий нешуточным распадом, путем неиссякаемого созидания.