Портрет поздней империи. Андрей Битов

Русское застолье в американской школе

1992 год. Случилась такая радость в жизни: нас с женой пригласили поработать в Норвич-колледж. Знаменитая летняя школа при университете в Вермонте, где еще с конца Второй мировой войны преподавали русский язык. Чудесное место, очень демократичное, где было много гостей из России. С нежностью называю имена тех, кого мы увидели среди приглашенных: Булат Окуджава, Фазиль Искандер, Анатолий Найман, Наум Коржавин, Михаил Мейлах, Владимир Уфлянд, Алексей Лосев. И Вячеслав Всеволодович Иванов — старейшина. Они бесконечно вели между собой то веселые, то отчетливо грустные разговоры, а потом встречались в лингафонном кабинете, чтобы слушать, смотреть и обсуждать новости российского телевидения, со всеми поразительными переменами, равно как и безобразиями, начального ельцинского периода.

Из Мидлберри, из-за горы, где располагался куда более строгий по своим порядкам колледж, приезжали приглашенные туда друзья. Однажды на сутки, с ночлегом, после прочитанных лекций, заехал Андрей Битов. В нашем разговоре переплелись воспоминания о той давней встрече с Резо Габриадзе, о Москве, об общих друзьях, о поездке в Тбилиси, о «Современнике» и о Таганке… Все это живо и остроумно соединялось в нашей перекличке… Потом вечеряли. Ужин был в большой студенческой столовой. На выходе — плакат со строгим запретом выносить еду из столовой… Андрей говорит: «Не представляю себе закона, который было бы неинтересно нарушить!» Я попросил его приготовить фотоаппарат и нарастил себе под футболкой грудь двумя апельсинами. Так мы прошли через все кордоны. Потом вечер плавно перетек в отдельный домик, негласно именовавшийся «Кремлем», там с разрешения президента колледжа состоялось уже выпивание по-русски. Во главе стола — Булат Шалвович, за столом — все мы, Андрей нас фотографирует…

Начиная с 1992 года и до самой последней встречи у Леночки Камбуровой Андрей все обещал разыскать у себя эту фотографию с апельсинами и нам с женой подарить. Но так и не нашел.

Уже во времена испытания счастливым ветром надежд — в девяностые — запомнились слова Битова о том, что завершилась эпоха великих писателей — тех, кто творит и вызывает восторг, умных, осмысленных и образованных людей. Наступило какое-то другое время, которое, как писал Андрей, мы еще не понимаем: эпоха хороших литераторов — очень грамотных, усердных, амбициозных, но великие писатели, настаивал он, уже отбыли все свои сроки.

2019

Литературная обработка текста Дарьи Ефремовой.

Сергей Соловьев Москва Домовой

© С. Соловьев

Я хорошо знал Андрея Битова и, можно даже сказать, дружил с ним со второй половины 60-х годов.

Как образовалась эта так называемая дружба, по каким таким поводам, я припомнить не могу. Но дружба все-таки была. Свидетельством тому — большой письменный стол, стоявший у Битова на почетном месте у окна. А непочетных в его доме я, в принципе, и не упомню. Квартира была скромная: две, по-моему, маленьких комнатенки, по распределению, наверное, какого-нибудь блокадцентра в Ленинграде. Блокадцентр Андрей не присочинил. Он действительно отбарабанил всю «победную блокаду» от начала и до конца. Начал ее, надрезая финским ножичком угол этого стола, вероятно, долго работая над продолжением одного из своих многочисленных замыслов, но, к счастью, стол был так обширен, что до второй половины дело не дошло. Именно за этим столом мы с Битовым и дружили, и я не очень помню, чтобы мы из-за этого стола хоть куда-нибудь выходили. Битов любил спокойствие, несуетность и вообще радостное ощущение того, что Бог дал ему вот еще пару-тройку дней. По нахальности моего появления у Битова в квартире (мне было, в метафорическом смысле, лет 19−20), Битову к тому времени, елки-моталки, все двигалось как бы к шестидесяти, но и эта «разница» в возрасте с Битовым совсем не смущала, а даже в некотором смысле радовала. Так ему, наверное, проще было строить свои сложнейшие геометрические узоры фантастических замыслов художественных произведений. Оригинальный замысел к тому моменту был один. Я нашел где-то фрагмент прозы Битова под названием «Дверь», где пылкий юноша бился в дверь, за которой ему не то мерещилась, не то действительно передвигалась женщина-блокадница, которой он решил отдать жизнь, сердце, другие органы, которые имелись в наличии. Он в нее бился головой, плечами, спиной, но все было напрасно, дверь ему не открывали. Как потом выяснилось, просто не хотели открыть, и все тут.

Но я был нудный, хотя, по-честному, Андрей — значительно нуднее. После недолгого обсуждения прозаического отрывка Андрей низким благородным голосом не то Блока, не то Бальмонта сказал мне: «Брось ты эту хреновину! Ничего у тебя с ней не выйдет! Я сам начинал с того, что хотел снять какой-нибудь кинематографический кусочек». Как я выяснил, он был тайным киноманом.