Портрет поздней империи. Андрей Битов

Кто из нас более осторожен в общении, сложно сказать, но во мне сразу возникли пресловутые страх и трепет и дистанция огромного размера по отношению к Писателю с большой буквы, когда лучше вовсе не приближаться, чем заметить мелькнувшее недовольство чужой назойливостью. Немало лет прошло, прежде чем стала сама подходить и здороваться, уверившись, что симпатия ко мне, никому-и-ничему, в нем устоялась и как-то не портится. Со временем Битов запомнил лицо-и-фигуру никого-и-ничего и улыбался при встрече, даже пребывая в дурном настроении. Ежегодно мы пересекались в Джемете в сентябре, в Белых Столбах (Госфильмофонд) — в конце января и с поры награждений Пушкинской премией — 26 мая. Еще спустя время перестал даже улыбаться, что очень почетно, — стал держать за свою, без экивоков и реверансов (хотя я-то внутри осталась «у подножия пьедестала»).

Могли столкнуться на тропинке с завтрака-на-завтрак в пансионате «Фея», заговорить о вчерашнем кино и вдруг уткнуться в противоречие: «Ненавижу смерть. — А я ее люблю. Мы даже дружим, дважды удалось договориться». Мог быть смешной случай: очень пожилая сотрудница ТАСС Ася Татаринова после просмотра срочно хотела в туалет и не могла его найти в свежепостроенном корпусе с кинозалом. Жалко старушку, вспоминаю: «Кажется, он на третьем». Бежим, на самой верхотуре открываю дверь без номера и надписи, врываюсь — и… в своем номере без номера на огромной кровати возлежит Битов с книжкой в руках и говорит: «Привеееет»… Пунцовая, конечно, отвечаю «Ой!», извиняюсь, и мы с Асей летим вниз, чтоб найти наконец этот чертов общий сортир в коридоре пансионата.

Могло быть и поважнее. Однажды в 2006-м Битов невольно, мистическими пассами помирил меня с человеком, с которым мы до того восемь лет не замечали друг друга. Это долгая история — и примирения тоже, и я никогда не забуду, как мы тогда впятером с Катей В. и Наташей С. шли из Джемете в Анапу по берегу моря часа два с половиной, периодически останавливаясь и делая заплывы. Но существуют такие счастливые вещи, которые стоит оставить при себе, неописуемы они. А еще ночью в Белых Столбах чинил мне молнию на сапоге, которая отказалась хоть куда-нибудь двигаться, и ногу вынуть было нельзя. Тогда на фестиваль архивного кино приехала с кошкой, глухой и белой, которую не с кем было оставить, и он, не любивший кошек, возился с ней и рассказывал, как кошатником его сделала вторая жена из трех… Спустя год вдруг утром исчез из «Феи» вместе с дочкой Анной: «Что случилось? — Жена умерла, полетел заниматься похоронами».

Виделись редко, времени вместе проводили немного, но из каждых посиделок — всегда обязательно было застолье, на воздухе ли, в помещении ли, где угодно — мои страх и трепет по-прежнему заставляли стараться запомнить все. Фразы, взгляды, реакции, нюансы настроений. «Очень хочется свинины, да пожирнее» (ему было нельзя). «Этот фильм показался мне хорошей прозой, настоящей прозой» (не согласна). «Хватит уже трындеть про Пушкина „великий-великий“, он же таким себя не чувствовал и не был, пока жил» (и правда). В Белых Столбах — о ужас! — в сауне видела его голым. Там большая хорошая сауна, нас, критиков, собиралось довольно много, в застольный предбанник по договоренности приносили выпивки и закуски на целую ночь. Так и сидели. Некоторые из парилки выбегали на снег, а я, сидя в предбаннике за столом, косым взглядом видела вдруг голых Битова и Ханса Шлегеля (он тоже уже умер), которые поплавали в крытом бассейне, вылезли на дальний берег и с интересом разговаривали друг с другом, машинально сложив руки чуть ниже живота. Два старых атланта в мраморной нише, но живые и спорящие о чем-то, они выглядели, как музейная открытка. Это было очень смешно.

Помню выцветшие шорты, помню злые слова при снятии их на пляже в начале 2000-х: «А у этого уже четыре миллиарда, мне сказали». Мы никогда не говорили о политике, у нас были разные убеждения. Помню, как хвастался своим стильным серым шерстяным пальто со складкой на спине: «Вот хоть раз в жизни появились деньги, решил справить себе пальто, пошел и отдал тыщу долларов. Это ведь много?» И тоже ответ на мою фразу, лежа на песке: «А у меня нет собственности никакой». — «Какая же ты счастливая». У Битова были женщины, дети, квартиры, какая-то дача, пальто опять же, жажда уследить, на какой бумаге напечатают лучшее (на бумаге ручной работы). На «ты», кстати, тоже стал звать много лет спустя — когда уж точно опознал. На «вы» он меня звать не мог — глупо как-то — поэтому довольно долго, подозреваю, мы и обходили друг друга. Он не знал, как ко мне обращаться, − а я дико его стеснялась. Как только он с кем-то где-то стоит, вклиниваться нельзя (если это не мои подружки — да и то еще вопрос).