Портрет поздней империи. Андрей Битов

Вениамин Смехов Москва О «воприкизме», веселости и андеграунде

© В. Смехов

Для меня все началось в 1962 году, и это был «самиздатовский» период чтения представителей «осмысленного человечества», как говорил Дмитрий Пригов. На всю жизнь запомнил фразу из «Пушкинского дома», что «долг, честь и достоинство, как и девственность, употребляются только один раз — когда теряются».

Что мне дорого и незабываемо — это 1979 год и выход альманаха «Метро́поль», где лидерами были Вася Аксенов и Андрей Битов. Все эти имена сливаются в одно счастливое воспоминание, в том числе и о жертвах этой истории — Жене Попове и Вите Ерофееве, которых изгнали из Союза писателей, и о Володе Высоцком, о Белле Ахмадулиной, об Андрее Вознесенском — украсивших своими текстами эти страницы, и работа нашего друга, великого художника театра Давида Боровского, создавшего беспримерный рукописный вариант оформления. Вот это соединение чудотворцев — лучшее свидетельство того, что «вопрекизм» — главное направление в культуре России. Так вот, вопрекическим шедевром был и «Метро́поль», и соучаствовавший в нем Андрей Георгиевич.

И были две встречи, которые очень ярко остались в памяти, и они отражают мою любовь к автору «Пушкинского дома», «Метаморфозы» и «Уроков Армении». В 1987 году в очень приличном тогда журнале «Дружба народов» вышла моя — и серьезная, и веселая одновременно — статья о Резо Габриадзе. Называлась она «Изумруды маэстро Габриадзе» и была наполнена искренним пафосом, поскольку я был влюблен, как все нормальные люди, в театр Резо.

Мне позвонил Андрей Битов, и я приехал к нему куда-то на Красносельскую. Меня встретил веселый гений словесности, причем словесность была проявлена прямо с порога и овеществлена исполинской емкостью — четвертью какого-то напитка, уже изрядно опустошенного друзьями. Резо и Андрей были дружны, как я знаю, еще с Высших сценарно-режиссерских курсов, и это был замечательный тандем. Шел 1987 год. Набирала обороты горбачевская перестройка. Битов сделался уже из запрещенного — печатаемым на родине, это как раз и отмечалось. От выпивки я неохотно отказался, сославшись на оставленную у подъезда машину и стойкую нелюбовь к общению с сотрудниками ГАИ. Андрей сказал, что выпивка тогда откладывается, а они с Резо сядут в мою «копейку» и поедут на улицу Красина, в Дом культуры «Дукат», где обосновался тогда знаменитый клуб поэзии — Пригов, Арабов, Рубинштейн и друзья. И этот клуб устроил вечер, на котором соединились сразу все ветви прекрасного андеграунда — и слово, и музыка, и живопись.

Я довез двух гениальных наших соотечественников до клуба. К машине подбежал Витя Ерофеев, выгрузил нас и повел к окошку администратора за билетами. Там же ожидал своего билета Венедикт Васильевич Ерофеев. Все почувствовали себя немножко родственниками и собратьями. Витя Ерофеев пристроился между нами с Веничкой Ерофеевым, и мы двинулись наверх — тесным кругом тезок и однофамильцев.

Мы оказались в зале на отличных местах и радовались всему — от начала до конца. Помню, как трудно было говорить Веничке Ерофееву после операции, помню его глухой баритон, через аппарат. И перешептывание Резо и Андрея. Помню, как мы обсуждали с Андреем фразу Резо: «Впервые вижу в Москве такое собрание кукольных лиц!»

И впрямь — количество замеченных в зале интересных людей, будто бы вылепленных мастером наособицу, резко контрастировало с повседневностью, где встречались все больше скучные и однотипные персонажи. «А вот на Западе, — сказал потом Андрей, — все лица кукольные, поневоле. За последние триста лет цивилизации они забыли, что такое каждую ночь ждать стука в дверь».

Этот вечер Клуба поэзии сделался так громогласно знаменит в Москве, что кто-то из разрешивших его проведение партийных начальников чуть ли не лишился своей должности, — не зря Андрей шептал удивленно: «Почему нас еще не разгоняют?»

Потом мы много раз пересекались на вечерах и в компаниях. Мне была в радость любая встреча и любое чтение. Ну и особенно я рад, что Битов подарил мне от имени Резо книжку «Метаморфоза», надписанную ими обоими в соответствующей манере. «Я экстремал и пишу так, как хочу», — говорил он всегда. А Резо он называл «мультигением». Их чудесное дурачество соединяет многие драгоценные имена — и Пушкина, и Алексея Константиновича Толстого, и Жванецкого, и Высоцкого, и Бродского, а также Москву и Питер… Мы ведь шутили, что эти два города известны тем, что являются родиной Александра Сергеевича и Андрея Георгиевича. И что их единство определяется исключительно отражением жизней Пушкина и Битова. Невозможно понять в этом счастливом переплетении текстов и рисунков во славу гения русской словесности, где кончается Пушкин и где во всех фантазиях начинаются Резо или Битов. А еще их объединили две чудесные монументальные альтернативы памятникам Ленину, равно как и прочим, таким же странным персонажам истории, − «Чижик-Пыжик» на Фонтанке и бронзовый заяц в Михайловском — и тому и другому я в свой черед поклонился.