Портрет поздней империи. Андрей Битов

Дальше дружба заключалась в том, что он у меня отобрал эти три странички, возможно даже для верности порвал их… За чудесными старинными окнами смеркалось. Битов смотрел туда, время от времени сморкаясь в платок, и говорил: «Глупости все это, хреновина. Я тебе такое что-нибудь напишу, что ты действительно закачаешься!»

Андрей говорил правду. Он за долгие годы нашей дружбы за этим же столом, не меняя партитуры, прочитал мне десяток совершеннейших шедевров, от которых не закачаться было невозможно. Но он продолжал свои замечания: «Не смей шатать стол! Ты видишь, он и так на соплях. Может, это вообще единственное, что осталось у меня от светлого петербуржского детства». Вот в таком примерно смысле и проистекала дальнейшая наша дружба. Я открывал рот, он читал шедевры; не успев закрыть рта, он предупреждал:

— Да ладно, все это наброски! Хреновина! Вот я сейчас заканчиваю роман…

— Роман? — говорил с ужасом я, все-таки предполагая разломать его светлую память о детстве.

— Роман, роман, — говорил он, — и нечему тут удивляться! Тебе сколько лет? Как ты думаешь, тебе портвейну дадут? Ну-ка, встань и гляди понахальней! Будьте любезны, мне парочку «Абрау-Дюрсо».

Впрочем, это уже третья часть нашей насыщенной дружбы.

Согласитесь, все это достаточно странно. Многие писатели так и пытаются внедрить в твои неокрепшие режиссерские мозги какие-то шалые обрывки никому не ведомых шедевров, а здесь — здрасьте, совсем наоборот: «Отдай бумажку, вот в следующий раз я напишу тебе такое, что ты свалишься со стула».

Во-первых, конечно, бред собачий писать про Андрюшу. Был, жил, плыл, сплыл… Потому что никогда для меня реальной фигурой, которая плыла куда-то в надежде приплыть, он не был. Он всегда был надмирен. Извините мне петербуржский декадентский разворот. Надмирен он был, конечно, в самом простом, но весьма важном и никем не преодоленном до сих пор смысле. Он был, он есть, единственный, пожалуй, писатель блокадного горя. Он не настаивал на нем, оно просто жило в каждой букве, в каждом слове, которое вылезало из-под валика его старой пишущей машинки. Ему совершенно была чужда игра в летописца, в свидетеля. Ему так нравилось, что зачем-то его оставили жить. Он написал очень много. Я тут поглядел в Википедии, едва дочитал список. Еще он оставил дух послеблокадной петербуржской стороны, то ли чудом, то ли случайностью выживший… И странно, верно? У Москвы есть свой Арбат, есть свой Булат, Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой… Если все это, каким-то невероятным образом, соединить, то получается огромная часть России. И в этой огромной части Битов не только не затерялся, но как бы стал ее высшим домовым. И не в листочках тут дело, и даже не в совершенствах поздней прозы, «Пушкинского дома», — дело в хранилище этого воздуха, этого исчезающего озонного слоя, того, что с нами со всеми случилось и чего быть не должно было бы ни по каким, самым дьявольским, соображениям.

2019

Екатерина Тарханова Москва Дистанция

© Е. Тарханова

С детства читаешь «Дачную местность» в книжке, «Улетающего Монахова» и «Уроки Армении» в маминых переплетах из каких-то журналов, стихи в «Дне поэзии» (которые не нравятся, хотя он до конца считал себя поэтом), «Пушкинский дом» в «самиздате», «Преподавателя симметрии» в «Юности», потом «Человека в пейзаже» в «Новом мире», смотришь еще во ВГИКе «В четверг и больше никогда», — а много лет спустя жаришь на его кухне котлеты и варишь картошку, после того как вы вместе сходили в магазин напротив, потому что кончились коньяк и чача, подаренные восточными людьми. Вы друг другу — никто, но это времяпровождение естественно, при том что дистанция сохранилась.

С Битовым лично познакомились сразу после Миллениума, на «Киношоке» в Джемете, когда на пляже, чтоб никого неприятного не видеть, пошла подальше налево от выхода, а следом увязалась режиссерша, известная как очень темная личность, и легла на соседний лежак. В трех метрах от нас на подиуме пляжного кафе сидела компания из вполне вменяемых подружек. Они ждали чего-то на мангале. Подошла, поинтересовалась, попросила взять в долю, отдала деньги за шашлык из осетрины и стала его дожидаться на лежаке. Как только мне отдали мой шампур, темная личность воспряла: «Все украли в аэропорту», «Я без кошелька вообще», «Же не манж па сис жур», — и сожрала всю осетрину за пять секунд. И уснула под солнцем. Я встала (реально от голода), снова подошла к подиуму и говорю подружкам Кате В. и Наташе С.: «Слушайте, а можно еще чего-нибудь пожарить? Ну, хоть что, заплачу, только кушать хочется». Они захихикали, пригласили сесть рядом — нам сверху видно все — тут же наложили закусок и предложили запить. Мы чокнулись. Четвертым в компании, сидевшим в тени под тентом, оказался Андрей Георгиевич Битов, который тоже ухмыльнулся над ситуацией. Мы были представлены друг другу.