Портрет прекрасной наездницы

– Светланку и ребёночка похоронили, рядом с её родителями. Дима после этого сильно изменился. Он тогда учился в Универе, но после смерти Светланы стал с прохладцей относиться к занятиям, пропускать их стал, ходил мрачным, замкнулся, расшевелить его не удавалось. Мы все полагались на время, которое рубцует раны. Нескоро, но он стал понемногу отходить, - мы же молодые были, тогда всё легче переносилось. Он стал опять писать стихи, но тяжёлые и грустные. Это уже в лихие девяностые было, – тогда в Питере слышались выстрелы, взрывали машины, бандиты жгли утюгами торгашей и не только, шли кровавые разборки и делёж добра и частного и государственного, народ обезумел, кинулся кто во что, тут и всякая мелкая подлючая шваль повылезала из нор. Один из таких уродов, которому крайне доза нужна была, вырвал у тёти Ани, матери Димы, сумочку, толкнул её сильно, потому что она не отдавала её, она ударилась головой о ступени…

– Ну, это ведь правда, ребята, что сердце любящее всё видит и чувствует? Ведь это, так ребята, я чувствовала излом Димкиного сердца! – сокрушённо хватаясь за голову, воскликнула Таня со слезами на глазах. – Но и это, конечно же, не всё, не всё, надо понимать?!

– Потом… Маму похоронили, а дядя Игорь, отец Димы, не прожил и года, – они с женой очень любили друг друга. Дима бросил университет. Нужно было жить дальше, ведь у него была его любимица сестра Антонина. Тонечка, красавица, умница, она окончила школу с золотой медалью и училась на первом курсе мединститута. Надо было жить, есть, одеваться, ездить в метро, оплачивать коммунальные платежи. У Димы не было никаких сбережений, а те, что были у его родителей, сгорели в девяностые. Я тогда учился на вечернем отделении, на паях с одним деловитым человеком, мы открыли цех по производству металлических дверей, металлических решёток на окна, заборов для могилок, крестов туда же, ковку освоили – это было тогда актуально, люди прятались в квартирах и интенсивно мёрли. Дима перевёлся на вечернее отделение и пошёл работать ко мне, позже мы с ним выкупили долю моего напарника, который уехал на ПМЖ в Штаты.

Таня побледнев, с расширенными глазами прервала Костю, спросив:

– Мне послышалось или ты сказал: «у него была сестра»?

Костя, посмотрев прямо в глаза Тани, проговорил:

– Да, Танечка.

Таня закрыла лицо, в глазах её стояли слёзы:

– Господи, я начинаю, что-то понимать. Да такие трагедии не проходят бесследно для человека, но это же несправедливо, столько горя на одного ещё не успевшего пожить молодого человека! Димка, Димка, сколько раз я замечала твою грусть! Вдруг, безо всякого повода, будто облако чёрное наплывало на его родное лицо. А я не могла понять, что происходит. Костенька, говори, говори!

– Рак крови, – сказал Костя. – Дима почернел, у него у самого был вид очень больного человека. Он бился за Тоню. Бился отчаянно, открывал самые недоступные двери медицинских светил, два месяца жил в Германии, где немцы пытались спасти Тонечку. Он продал всё, что можно продать, обменял свою четырёхкомнатную квартиру на «двушку» с доплатой, я был рядом, помогал ему и финансово и морально…

Костя нервно закурил, резко встал и подошел к окну, став спиной к Тане и Маргарите, продолжив глухо:

– Она такая молодая была, красивая. От храма, где её отпевали и до момента, когда опустили гроб в могилу, Дима не отходил от гроба, неподвижным жалким таким взглядом смотрел на сестру, будто впитать хотел её облик, и молчал. Ни слова не промолвил. Я уже подумал, не ступор ли у него, не потерял ли он дар речи? Честно говоря, смотреть действительно было страшно, поверить невозможно было, что в гробу лежит мёртвая Тоня. Она девочка была тоненькая хрупкая, обожала белый цвет, ходила в кипельно-белых брючках, белых кофточках, белой кожаной куртке, и похоронили её в белом платье, обложив белыми розами. Она лежала как живая, и на лице её, чистом и прекрасном, была, мне так казалось, тлела умиротворённая и счастливая улыбка. Они лежат рядом Тоня, дядя Игорь, тётя Аня…

Костя сел за стол, затушил сигарету в пепельнице, на лбу у него выступила россыпь капелек пота, глаза покраснели. Он посмотрел на окаменевшую Таню, продолжил, потерев устало лоб:

– На кладбище я не отходил от Димы, но в какой-то момент, когда люди рассаживались в автобус, я его потерял. Автобус долго ждал Дмитрия, я бегал по кладбищу, ища его. Три весёленьких ночки были у меня после похорон Тони. Я обзванивал больницы, морги, обращался в милицию. Дима позвонил мне на четвёртый день и сказал, что он в монастыре…

– Бедный мой, Дима, – прошептала Таня, заплакав. Маргарита протянула ей платок. Таня взяла его, скомкала в руке, закрыла глаза руками.

Костя продолжил: