Портрет прекрасной наездницы

До вечера Вадим пролежал на кровати, глядя в потолок, ни словом не перекинувшись с сёстрами и матерью, потом вдруг резко встал, и ничего никому не сказав, оделся и ушёл.

Вечер был тёплый. Вадим шёл к школе. Он засёк на площадке детского сада в беседке шумную кампанию, и направился туда. Когда он приблизился, кто-то из компании удивлённо вскрикнул:

– Пацаны, глядите, кто пришёл! Это же Вадька Панченко собственной персоной! Чувак, я тебя года два, наверное, не видел, ты, где чалился?

Цепким взглядом оглядев компанию, Вадим буркнул: «Всё путём», сел на скамью, со скучающим выражением лица пожал протянутые к нему руки, закурил.

– Слышь, Серый, есть что-нибудь? – спросил он тихо у парня, который узнал его.

– Обижаешь! Для тебя всё найдём, братан, и водяру и пиво, и папироску сотворим. Ростов-папа! У нас здесь есть всё.

– Начнём с «папироски». После и пивка можно глотнуть, – покровительственно хлопнул парня по плечу Вадим.

Уходил он от компании уже в хорошем настроении, ноги его сами несли его к школе.

У двери школы накачанный парень, увидев Вадима, удивлённо вскрикнул:

– Вадька Панченко? Каким ветром? Потянуло в родные пенаты? Заходи, братан. Наш класс сегодня выпускается в большую жизнь.

Вадим рассмеялся:

– Ероха! Помнишь, как я тебе в четвёртом классе ухо надрал и «Тетрис» отнял, ты с ним постоянно ходил, в кнопки тыкал.

– Ерошкин, Ерошкин, правильно, – ответил парень, – только теперь-то ты у меня ничего отнять не сможешь, у меня пояс по карате.

– Против лома нет приёма, – усмехнулся Вадим.

– Если нет второго лома,- рассмеялся Ерошкин и дёрнул Вадима за руку:

– Идём подрыгаемся.

– Погоди, Ероха. Давай покурим, после пойдём.

– Годится.

Они отошли в сторону и закурили. Вадим с простецкой улыбкой, почесав затылок, сказал:

– Круто живёте. В натуре, завидно даже. У всех жизнь сложилась кроме меня фраера. Надо было и мне лоху, остаться с вами доучиться, может и мне бы фарт припёр – человеком стал бы. Все дотянули-то выпуска?

– Все, - ответил Ерошкин,- кто трудом, кто умом, кто рублём.

– А эта, как её… Каретникова, я с ней за одной партой, помню, сидел, с вами доучивалась?

– Танюха-то? – расхохотался парень. – Чё огородами ходишь-то? Думаешь, я забыл, как ты вазу-то об столб шмякнул?

– Что было, то было, да времени сколько пошло…

– Звезда! Её уже в Питерскую консерваторию зовут, красатулю нашу!

– Языкатая такая была эта красатуля, – пробурчал Вадим.

– Языкатая! – опять хохотнул парень. – Языкатая наша на «золото» школу закончила!

– Видали мы таких учёных: строят из себя, ни на какой козе к таким не подъедешь, а сами тайком на стороне гулеванят по-чёрному, оттягиваются не хуже какой-нибудь биксы, – бросил Вадим.

– Ты это напрасно, – нахмурился Ерохин, – она девчонка путёвая, не прошмондовка какая. Такие, кстати, тоже у нас в классе имеются, могу протекцию тебе составить. А Таня… дружила она с одним типом, из соседней школы. Он на год старше её был, по интересам дружба у них была. Такой французик, хиляк-ботаник, гений скрипки, блин. Так он в Израиле на скрипке пилит уже. Слушай, пошли в спортзал, подрыгаемся, вся тусня там.

– Пошли.

– Это свои, не парься, Степаныч, - бросил Ерошкин охраннику и втащил Вадима за руку в холл школы.

Ерошкин, что-то болтая, вёл Вадима к спортзалу, тот только кивал головой и вертел головой. Вокруг было пустынно: все были в спортзале, там ревела музыка; торжественная часть вечера давно уже закончилась, выпускники веселились.

В спортзале впору было оглохнуть. Мощные колонки выплёвывали сумашедшие децибелы, которых бы хватило, чтобы озвучить небольшой стадион, но на это никто не обращал внимания, Светомузыкальные установки создавали хаотичные всплески меняющихся цветов. Тени танцующих, изломанные, искривлённые мигающим, прыгающими тенями, прихотливо метались по стенам. Какое-то единое языческое буйство охватило выпускников, и учителя сейчас ни имели над ними никакой власти, они стояли у стен с глупыми напряжёнными улыбками на лицах.

Ерошкин возбуждённо крикнул в ухо Вадима, дёргая его за руку: «Пошли, подёргаемся!»

Вадим, отрицательно качнув головой, оттолкнул его и стал к стене спиной, – глаза его жадно рыскали по залу, – он искал Таню. Неожиданно он замер. Таня! Таня, в белом платье и белых туфлях, неистово выплясывала в центре большого круга из одноклассников. Прожектора, хаотично переключающиеся, контрастно и резко меняли цвет её платья, создавая некую угловатость движений.

Танец длился невероятно долго. Вадим стоял, вжавшись в стену, неотрывно следя за Таней. Когда танец окончился, стало необычайно шумно. Разгорячённые группы громко и возбуждённо говорящих выпускников, оглохшие от музыки, покидали центр спортзала. Ерошкин подбежал к Вадиму и, обернувшись, крикнул идущим за ним одноклассникам:

– Братцы, смотрите, кого я к вам привёл!

Не все сразу узнали Вадима. Узнавшие, стали шумно его приветствовать. Таня, с интересом разглядывая Вадима, улыбаясь, воскликнула:

– Ребята, а вы помните, как Анна Васильевна привела в наш класс Вадима и что он мне сказал?