Портреты Пером (СИ)

– Изменять тоже. Поэтому завтра встречусь с ним, объясню, что вместе мы не будем.

– А... – Арсений, кажется, растерялся, но только на секунду. – То есть, – выразительно приподнял брови, поводя пальцем в воздухе, – до завтра тебя?..

– То есть, до завтра я – нежная принцесса, которая до брака – ни-ни.

Джим улыбается. Арсений, умница, всё понял правильно. И даже от этого чёртового взаимопонимания уже хочется наплевать на все недоотношения, обнять его, провести ладонями по колючим щекам, и целовать.

И вот – вместо поцелуев – горячий полезный ужин. Джим разве что по привычке удивился тому, как люди из тех же плоти и крови, что и он, умудряются творить такие вещи из тех же продуктов. У самого Файрвуда получилось бы неудобоваримое месиво. Горячий чай (себе Арсений всё же сварил кофе, бухнул туда две огромных ложки мороженого с улыбкой довольного камикадзе), приглушённое освещение, разговоры.

Арсению интересно всё. Его привычки – изменились или нет. Работа. Успехи, неудачи, отношения с коллегами. Поездки на конференции. Изучение немецкого языка. Испортившийся почерк. Они разговаривают негромко, иногда соприкасаясь пальцами за столом, даже мерзкий запах кофе, витающий в воздухе, не отвлекает. Или отвлекает. Но не сильно. А потом Арсений перегибается через стол, чмокает Джима куда-то в макушку, и заявляет, что посуду мыть не будет. А сам – помоется.

Когда посуда помыта, а пышущий влажным жаром фотограф появляется из ванной в облаке пара, оказывается, что единственный спальный диван не разбирается. Применение силы, смекалки и прочувствованная лекция Арсения: «Ах ты бездушный предмет мебели», – бессильны. В итоге – Джим с кружкой чая (свежесогретого) размещается на диване, а Арсений – на прилегающем ковре.

Его, кажется, это не расстраивает.

Он лежит на локте, подпирая голову ладонью, постукивает ногтем по краю почти пустого бокала (как и хотел, с вином, уже второй), и еле слышный, тонкий и нежный звенящий звук кажется почти сказочным, игрой воображения.

– Пособие для чайников: как продержаться одну ночь рядом с человеком, которого любишь и хочешь до безумия, не трахнувшись, – произносит иронически, тепло глядя на Джима.

– А представь, – Джим не отпускает его взглядом. Не может наглядеться. – Что ты тринадцать лет сходишь с ума по наваждению из прошлого. Оно рушит все попытки полюбить кого-то другого. Врывается в сны. Дразнит кажущейся близостью, утекает сквозь пальцы. А по истечении этого срока – вот, на расстоянии вытянутой руки.

Пальцы уже бездумно скользят по запотевшему ободу кружки. Джим сейчас сам не отказался бы от вина, но тогда он точно не сможет сохранять «расстояние вытянутой руки».

– Такой близкий. И между нами уже нет времени, нет недопониманий. Только вытянутая рука.

Он качает головой:

– Звучит... мифически.

– Да, – качнуть головой в ответ. – Ты же завтра никуда не едешь? Мне не хотелось бы отпускать тебя сейчас.

– Нет, как раз надо бы... – Арсений обхватывает верх бокала пятернёй, переставляя на другое место, пристально наблюдая за процессом. Переставил, убирает пальцы. – Надо бы, – повторяет утвердительно, какой-то констатацией для себя понятного факта. Вскидывает голову. – Хочу взять тебя с собой. Прочь из Лондона... и куда хочешь. Можем в моё, как ты назвал, логово, можем... Да куда угодно. Весь мир открыт.

– Ты серьёзно?

Пальцы, прекращая скольжение по ободу кружки, начинают по нему постукивать. Джиму – удивительно – но весело. Арсений предлагает человеку с устоявшейся жизнью бросить всё и пойти за наваждением тринадцати лет.

– Полностью, – Арсений смотрит пристально, слегка щурясь на свет настольной лампы. – Я не предлагаю таких вещей кому попало или ради шутки. Предупредишь своих, чтоб не теряли... Соберёшь вещи. И поедем.

Джим отвечает на его взгляд. Не отпуская, соскальзывает к нему на ковёр. Рядом.

Это чушь, это… нелогично, в конце концов, но да. Джим готов. Как и раньше в логово маньяка, в безумие напополам с зеркалом.

– Я много думал за эти десять лет, – тихо, находя пальцами его руку. – Что неразумно, провстречавшись с человеком менее года, ждать его десять лет. Что мы – какие сейчас – друг друга не знаем, мы чужие люди. Что я следую за идеей-фикс, которая не имеет под собой оснований.

– Разумно. Логично. – Он залпом допил остатки вина и убрал бокал за ножку стола. Улыбнулся самым краешком губ. – И, кажется, не действует.

– Совершенно. Я поеду с тобой.

Едва заметно кивает и ерошит его волосы. От этого простого движения внутри что-то переворачивается, ухает, и Джим уже тянется за прикосновением, когда Арсений быстро убирает руку.

– А у тебя здесь отвратительно маленький ковёр, – заявляет, кивая на край пушистого белого коврика, – знаешь? Когда ты его покупал, явно не думал о чувствах дивана. Половиной ножек бедолага на холодном полу. Он потому и не разобрался, я тебе говорю.

– Мой ковёр не предназначен для того, чтобы на нём спали.

Джим чуть отстраняется, улыбаясь уголками губ. Арсений молодец. А вот его чуть не сорвало. До сих пор сбивается дыхание и обносит голову.