Портреты Пером (СИ)

Рассказывает, как живёт, как ездит фотографировать по всей стране и периодически неделями живёт в гостиницах или в своём джипе (“это не считая палаток в горах” – уточняет), рассказывает, как сотрудничает с разными журналами, про свой домишко (судя по дальнейшим рассказам, “домишко” – настоящее трёхэтажное оборудованное логово фотографа в деревеньке достаточно далеко от Лондона), про то, как приезжал к Дженни и её семейству гостить, про то, что отпускает призраков (мимоходом, как о незначащем), и что одно время даже жил у Джека – они вместе по ночам ездили в Вичбридж и играли в охотников за привидениями, выпутывая оставшихся в городке призраков из разрушающейся паутины мёртвого проклятия.

– У твоего младшего такой бардак, что даже мне не снился, – противень отправляется в духовку, и Арсений, выставив температуру и режим запекания, наконец-то плюхается на стул, смотрит на Джима так, будто наглядеться никак не может, – Леонард бы ногу сломил, клянусь. И ещё он постоянно этот свой сериал смотрит про космос, – помахал рукой в воздухе, хитро улыбаясь, – а я же вижу, что там между двумя главными персонажами далеко не дружба. Начал его по этому поводу подкалывать, так в меня чуть чайником не прилетело...

– О, Стартрек… даже не думай, он никогда этого не признает. – Джим протягивает руку к Арсению, находит его пальцы, сжимает. – Когда он сходил в кино… на второй фильм новой экранизации, ты бы видел, как возмущался.

Тёплые пальцы. Горячие даже. Джим чувствует их, сжимает, перебирает слегка. Вот теперь до сознания начинает доходить: Арсений – здесь. Рядом.

– А, да, он упоминал что-то такое там, про пальцы какие-то и поцелуи. Но с меня и сериала хватило, – смеётся негромко. Замолкает, и уже тише, другим совсем тоном: – Твою мать, только подумать... зачем Джек врал нам обоим? Это что, такая месть за Алису?

– Возможно. – Воспоминания приходят неохотно. – Или его высокая мораль. Когда ты начал приходить в себя, я не мог каждый вечер после работы приезжать. Попросил Фолла держать меня в курсе твоего выздоровления, перестал мотаться туда-обратно. И Джек решил, что я сбежал, потому что… я так и не понял, почему, как он считал, я мог сбежать после десяти лет ожидания, Арсений.

Чуть притянуть к себе его руку, прижать к губам переплетение их пальцев.

Сейчас становится ясно, насколько всё это время Джим скучал. Как человек, который дорвался до воды, понимает со всей остротой, как мучился жаждой до этого.

– Я понимаю, что... ему тяжело, наверно... Но, блять, три года без тебя. А для тебя – тринадцать. За что, спрашивается...

По голосу слышно, что злится. Потому что говорит спокойно и жёстко.

– Мне он говорил, что ты без меня прекрасно живёшь. Поездки, романы, карьера. Это логически обосновывало то, что я не должен вмешиваться. Мои сорок против твоих двадцати, когда впереди – жизнь.

Джиму сейчас хорошо. В этот, конкретный момент. Но злость на младшего – холодная чешуйчатая ярость – сворачивается внутри леденящим кольцом.

– А меня заверял, что ты ушёл в работу и не вылезаешь из поездок по конференциям, – Арсений обнимает его, прижимает голову к своему плечу. – Так, – резко, – давай оставим, а то я поеду менять ландшафт физиономии твоего младшенького прямо сейчас. А ты без меня рыбу нормально не допечёшь.

– Верно. Я её выключу и сварю овсянку. Овсянку я не испорчу.

Джим прикасается губами к шее Арсения прежде, чем осознаёт это. Сначала – случайно. А потом – пальцами провести от подбородка Арсения ниже, по шее, прижаться губами к сонной артерии, потом – лбом.

– Джим, я сегодня никуда не уеду. – Тихо над ухом. – И точно тебя накормлю ужином. Будем считать, что это моё партийное задание.

– Не уезжай, – тихо хмыкнуть, обдавая его ухо тёплым дыханием. – Только…

Отстраниться.

Совсем забыл.

– Я люблю тебя. – Спокойно. Глядя в его серые внимательные глаза. – Это не поменялось.

– Ну вот и хорошо, – он улыбается всё ещё зло. И смотрит, отстранившись, в сторону. Явно сдерживается. – Глядишь, после ужина и пары бокалов вина я разомлею и тоже признаюсь, что сходил по тебе с ума три года... или уже признался.

– И я не соблюдал целибат. Как и обещал.

– Правильная позиция, что, – он поднимается со стула, подходит к подоконнику и трогает одинокий кактус. Кто-то притаскивал в подарок, лет восемь назад. И кактус парадоксальным образом выжил, хотя Джим вспоминал о нём раз в три-четыре месяца. – Ты рассказывай, я через пару минут успокоюсь. Просто слегка досадно за бесцельно прожитые годы.

– Кстати, возможно, Джек и за это на меня злился… в общем, последние полтора месяца у меня что-то вроде постоянных отношений. Странная пародия, но есть.

Джим чувствует, что поступает верно. Но верно поступать не хочется.

– Так ты, вроде как, занят? – Он оборачивается с другой улыбкой, широкой, выставляет перед собой ладони (взгляд цепляют невольно шрамы, оставшиеся от гвоздей), сильно щурясь, – о’кей, док, больше не подкатываю.

– Это достойный человек, поэтому бросать его по телефону я не хочу.

Сознание буквально воет. Арсений рядом, он скучал, безумно, как и сам Джим, и – нельзя. Даже поцелуя.