Портреты Пером (СИ)

Старого мы больше не увидим. Он стал со своим отражением одним целым

Дженни прошла. Вот откуда ощущение что она стала целой

Кто ещё

Лайза? Нет, не похоже

Джим-подпольщик давно научился понимать своё отражение, прекрасно знает о нём… «дом и пустота вокруг», «убийство раздваивает», «увидел себя со стороны», увидел, но начал «строить» себя. Стоит в шаге от отражения, соседствует с ним и не собирается ничего менять.

Хвостатый своё отвергает.

Исами… Я не знаю

Она не слилась с Тигром. А после смерти это вряд ли возможно

Я своё уничтожил. Оно было сильнее меня и я испугался

Я уничтожил часть себя самого

И Кукловода.

Вот почему Фолл говорил, что с гибелью Кукловода угас сам! Я и его лишил отражения

Это как подойти утром к зеркалу и вместо себя – пустота

У меня нет своего отражения, у меня нет обратной стороны. Вот почему я наполовину умер и в будущем ощущал себя мёртвым пока не вернулся в особняк. Меня тут ждали

Утерянная часть себя, пускай её заместитель, как протез… Тень. Художник.

Ад вдыхает жизнь на свой лад. Он смотрит на людей, видит тьму в них и лепит по образу и подобию этой тьмы. Как маленькое Проклятое Тепло, эти слепки тоже живые. Мы видим в аду свои ожившие отражения. Райан напутал терминологию. Их надо звать так – ОТРАЖЕНИЯ. Ад – большое Зеркало. В Сиде шатаются… Призраки… о ч-чёрт… В Сиде ополовиненные существа, не осознающие, что они не целые

Их отражения рядом, в аду, но им не слиться никак

Меня бы ждало тоже самое

Теперь есть Художник. Он моё Отражение. Каким бы ни был. Это старинное Отражение – слепок меня самого. Художник не может вселиться в кого попало, ну конечно! Потому что надо, чтобы он стал чётким отражением. Всё это время я приобретал его контуры, а он – мои. Пока мы не стали тем, кто отражается, и тем, кто является отражением

Он заменил мне моё. Вот почему мне так хорошо когда он «рисует мной». Я обретаю себя.

Осталось только сделать это до конца и полностью.

Отпустить на покой душу Чарльза.

Да

Святой потолок хоть бы перестало болеть

Больно

И трясёт

– Больной бред, Самойлов, – бормочет себе под нос тихонько. – Больной бред свихивающегося человека.

Бред, конечно.

Голове опять стало неудобно. Арсений посмотрел на часы. Пятнадцать минут. Трогать рано.

Великое Озарение нахлынуло так внезапно и оказалось таким глубоким, что занять должно было часа два. По всем прикидкам. А на деле – восемь минут.

Краем глаза уловил что-то…

Снова поднял руку на уровень глаз. Внимательно вгляделся чуть выше собственных пальцев.

О-па. Мы с тобой доигрались, душа моя.

Доигрались.

И сколько – сутки, больше?

Арсений опустил руку. Ухмыльнулся. Грустно.

Поднялся на ноги и сходил до «каптёрки», помещения с котлом, где опять поставили ведро общего пользования.

В подвале, слабо освещённом парой фонариков и фонарём со свечой, почти никто не спал. Люди казались застывшими скульптурами. Не двигались, не говорили. Перо прикрыл за собой дверь. Расстёгивать джинсы скрюченными пальцами оказалось тем ещё аттракционом. Ещё веселей потом – застёгивать. Хоть матерись, да не поможет. Когда возвращался, чуть не запнулся об скамеечку. Она торчала посередине подвала.

Ты ли это, старушка?!

Нет, точно. Антикварная.

– Перо… – сбоку торопливый гундёж. – Необходимо поговорить. Это важно.

Арсений повернул голову и уставился на Энди. Мотнул головой. Скамейка и профессор как-то наложились друг на друга в дуреющем от усталости сознании. В итоге Перо решил, что скамейка напрямую связана с тем, о чём хочет поведать ему Энди.

– Да, это странно, что она здесь… Но можно завтра? Я сейчас…

– Прошу вас! – Уолкман даже голос слегка повысил.

Арсений махнул ему рукой, приглашая за ширму. Там тихо, а Джек, даже если проснётся, против присутствия Энди не будет.

Профессор, пыхтя, протиснулся за ним мимо ширмы и тут же плюхнулся на табуретку.

– Я много думал, – загнусавил тихо, из уважения к Джиму, – после ваших слов, Перо. Пытался выстроить теоретическую модель ада, опираясь на уже известные мне факты. Ваши слова я принял за факт, так как, безусловно, доверяю вашему мнению.

Арсений кивнул. Удивление от такого заявления начисто перешибала боль.

– Так вот… Перо… история с портретом Дориана Грея в этом особняке не просто возможна – она обращается в реальность! – на этом слове гнусавость Энди, подстёгиваемая силой мысли, снова взмыла на порядочную высоту. Профессор достал из кармана платочек и промокнул лоб. Платочек – Арсений отметил – чистый. – Любая картина, написанная с должной степенью веры – это линия реальности – понимаете?! Понимаете ли вы, что это означает? С помощью рисования, – он повозил в воздухе рукой, будто чиркал по кругу невидимым карандашом, – что угодно обращается в реальность! Можно управлять происходящими событиями, временем, пространством! Конечно, для этого необходимо обладать достаточно сильной волей… и, как ни странно, талантом в искусстве, тонким, необычно острым чутьём бытия. Мы имеем дело с не определившейся тканью реальности, которой создатель может придать нужную ему форму!

Арсений в упор смотрел на Энди.

Вид у меня щас наверно

Вид

Мой.