Портреты заговорили

Мы не прочли и, вероятно, никогда не прочтём писем Долли к царю. Только одну её фразу Александр сохранил в своём ответе: «Вы уже меньше нас любите?» Но и этих нескольких слов достаточно, чтобы почувствовать «климат» посланий графини Фикельмон к царю. О первой встрече с ним она с трогательной откровенностью писала мужу: «Я от неё совсем без ума». То же впечатление остаётся и от всей серии писем Александра, когда он говорит о настроениях и поступках Долли. Не узнаем мы в ней до предела благовоспитанной барышни, которой немного лет тому назад любовался во Флоренции французский путешественник Луи Симон. Помните, как он говорил своему приятелю синьору Фаббрини: «Видите <…> эту молодую особу <…> она вернулась к матери после танца и, как кажется, боязливо колеблется, принять ли ей руку подошедшего кавалера». А теперь восемнадцатилетняя графиня, жена австрийского посла, повторим ещё раз — несомненно любящая мужа, никого не боится, ни с кем не считается, держит себя так, что Александру I явно не по себе… Она совсем без ума от этой встречи. А может быть, дело обстоит иначе — попав в совсем ей, по существу, неведомую Россию, страну, где ею восхищаются и балуют напропалую, очень ещё юная, очень самоуверенная женщина считает, что здесь иногда уместно то, что и неуместно и невозможно во дворцах Флоренции, Вены или Неаполя… По-своему графиня Фикельмон отчасти и права — с высокими особами за границей она не раз обращалась запросто, но, наверное, всё же никто из них не просил у неё разрешения «войти во двор», как попросил русский царь. Во всяком случае, Александру I приходилось порой увещевать Долли, напоминать о своём нежелании её «компрометировать или подвергать нескромным пересудам, которые всегда неприятны для женщин». Ни дать ни взять Евгений Онегин, читающий нравоучение Татьяне:

Учитесь властвовать собою;
Не всякий вас, как я, поймёт;
К беде неопытность ведёт.

Но в 1823 году ещё ни одна глава «Онегина» не вышла в свет, а четвёртая не была и написана… Следует, однако, нам в этом «штатском» деле вспомнить простой и ясный вопрос, который, разбирая самые сложные военные операции, полковник Фош, будущий маршал Франции, неизменно ставил своим слушателям в Высшей военной школе: — De quoi s'agit-il? — В чём дело?

В чём дело? Что перед нами — ни к чему в конце концов не обязывающий светский флирт, игра в любовь — и только? Или, наоборот, мы идём по следам далеко зашедшего романа царя и графини Долли, разыгравшего в эти летние месяцы 1823 года? Я лично не думаю ни того, ни другого. Есть такое французское выражение, с трудом передаваемое по-русски — «amitié amoureuse» — влюблённая дружба — понятие, равно далёкое и от флирта и от интимной связи. Оно родилось позднее, но, на мой взгляд, этот очень французский термин лучше всего передаёт характер тогдашних отношений Александра I и Долли Фикельмон — большое взаимное увлечение.

Прибавим ещё, что у юной женщины (приходится всё время не забывать о её юности) увлечение царём, на мой взгляд, сильнее и бездумнее, чем чувство Александра. Однако и в его не очень долгой, но сложной жизни встреча с графиней Фикельмон вряд ли была только занимательным приключением. Я убеждён в том, что вряд ли кому из ровесниц Долли Александр I писал такие серьёзные и искренние письма, как ей. И ещё одно впечатление — этот роман 1823 года, как кажется, закончился хотя и не разрывом, но охлаждением — не берусь судить, взаимным или нет.

Во всяком случае, дневниковые записи графини Фикельмон, посвящённые Александру после его смерти, так же восторженны, как и впечатление от первой встречи с ним, а последнее письмо царя из Серпухова от 31 августа (Александр I куда-то надолго уезжал) грустно, но довольно сухо: «Нужно иметь большую охоту исполнить ваши желания, чтобы набросать эти строки при тех занятиях, которые одолели меня в дороге. Я хотел бы, чтобы вы однажды стали воочию их свидетельницей, и вы приобрели бы уверенность в том, что у меня остаётся не много времени для частных писем. Благодарю вас за всё любезное, что вы мне говорите. Поверьте, что я бесконечно жалею о том, что не имел возможности повидать вас перед отъездом. Кланяйтесь маме и Екатерине и от времени до времени вспоминайте обо мне.

31 августа 1828 г.».

Показала ли Долли, вернувшись в Неаполь, царские письма мужу? Думается, что не показала… Это не письма любовника, но, сколько оговорок ни делай, всё же это послания влюблённого в неё человека. О матери и сестре Дарьи Фёдоровны говорится почти в каждом письме Александра. Елизавета Михайловна, член «любезного Трио», была, по крайней мере отчасти, соучастницей сближения своих дочерей с царём. Думается, что от матери и сестры у Долли в этом отношении тайн почти или совсем не было, но больше никто и никогда голубых листков не увидал… Своей дочери, княгине Елизавете Александровне Кляри-и-Альдринген, к которой перешла большая часть семейного архива[154], писем Александра I Дарья Фёдоровна, во всяком случае, не оставила.