Во многих вариантах этих стихотворных произведений король-искупитель называется Encuberto («скрытый», «тайный»). Возможно, это объясняется прозвищем, которое взял себе главарь восстания в Валенсии в 1532 г. Эти стихи широко и длительное время распространялись в рукописных копиях, хотя они и были запрещены инквизицией, трибунал которой заставил их автора в 1541 г. официально отречься от них. Списки их имели хождение не только среди низших классов или «новых» христиан, но во всех слоях общества они находили живой отклик. Очень скоро после Эль-Ксар-эль-Кебира Себастиан стал отождествляться с Encuberto этих Trovas, что придало им еще больше популярности, которая еще заметнее выросла в эпоху «испанского пленения» в 1580–1640 гг. Они давали многим людям надежду на то, что самый темный час всегда бывает перед рассветом.
Некоторые современные португальские авторы считают, что влияние цикла легенд о короле Артуре и мессианские ожидания в стихах объясняются кельтскими и еврейскими чертами национального характера[38]
, помогающими понять их широкую популярность. Антониу Серхиу ди Соза (Соуза), португальский социолог и философ, и другие ученые отрицали этот факт, приводя доказательства, что подобные легенды существовали и в других странах, однако они не были столь широко распространены и столь долговечны. Однако люди всегда верят в то, во что они хотят верить, в то, что им ближе всего, как многие миллионы верят в жизнь после смерти, не слишком-то задумываясь об этом. Эта религиозная вера в народе в приход мессии господствовала в Португалии между 1580 и 1640 гг. Прямое божественное вмешательство в повседневную жизнь считалось вполне нормальным явлением, а чудес ждали почти каждый день.Восстановление в 1640 г. португальского правления и вступление на трон Жуана IV заставило многих поверить, что именно он, а не Себастиан, стал королем-искупителем. Решающую роль в этом сыграл отец Антониу Виейра, который произнес проповедь об этом в присутствии короля и его двора в королевской часовне в Лиссабоне в первый день нового, 1642 г. Виейра настаивал на том, что все библейские и народные пророчества относились к королю Жуану IV, а не к королю Себастиану. Он основывал свои аргументы не только на предсказаниях в Книге пророка Даниила и Trovas, но и на пророчествах раннего Средневековья, приписываемых брату Жилу и святому Исидору Севильскому. Виейра и бескомпромиссные себастианцы, которых он пытался переубедить, расходились в интерпретации Trovas; но они соглашались, что сапожник из Транкозу был истинным пророком, которому можно доверять в той же степени, что и Ветхому Завету.
Подобно многим европейцам XVII в., католикам и протестантам, Виейра твердо верил в то, что Книги пророков Ветхого Завета вполне можно рассматривать применительно к его времени и ближайшему будущему. Он не был склонен к абстрактному мышлению, но был полон мессианских предчувствий и имел страсть к комментированию Библии. Как заметил в 1668 г. английский посол в Лиссабоне, Виейра, «помимо присущего ему красноречия, объяснял Писание так, как ему нравилось». Как и многие из его современников, английских пуритан, он больше был сосредоточен на Ветхом Завете, чем Новом. Его Бог был во многом Богом воинствующим, что было, вероятно, неизбежно в то время богословских споров и конфессиональных конфликтов. Завершая свою новогоднюю проповедь 1642 г., он выразил надежду, что братоубийственная война с католической Испанией скоро закончится и тогда победоносные португальцы смогут омочить свои мечи «в крови еретиков в Европе, в крови мусульман в Африке, в крови язычников в Азии и Америке. Они завоюют и подчинят себе все области Земли, объединив их в одну-единственную империю под эгидой одного короля, и возложат ее к стопам наследника святого Петра». Мы можем теперь посмеяться над подобными заявлениями, но Виейра был одним из многих христианских проповедников, не задумывавшихся о тех несообразностях в своих высказываниях при слепом следовании тексту Ветхого Завета. Стоит только вспомнить священников-кальвинистов шотландской армии при Данбаре[39]
с их боевым кличем «Иисус, и никакой пощады» или генерал-майора Томаса Харрисона и его «Людей пятой монархии», которые верили, что Англии выпало сыграть ту же роль, которую Виейра предназначал португальцам.