Порубежная война

Джованни Сальваторе вдохновенно и упоенно играл, перебирая своими тонкими длинными пальцами клавиши инструмента, потряхивая время от времени головой, от чего его красивые седые волосы рассыпались по плечам, а Софья слушала, слушала, и душа ее разрывалась от странного и необыкновенного чувства возвращения в далекое прошлое, чувства невинности и беззаботности, веселья и открытости, когда все родные еще живы, когда жизнь прекрасна и когда еще не надо ни от кого ничего скрывать, а слезы все катились и катились по ее щекам.

Кроме нее, только Береника и Аспазия находились в органной палате, Паола сегодня была нездорова.

Софья знала, что поездка Лукомского уже завершилась, что он и люди, которые ездили с ним вернулись, но каковы результаты поездки она не знала, разговаривать же слишком часто с органным игрецом Иваном Фрязиным ей было как бы ни к лицу, но заказать музыку она могла.

Джованни Сальваторе в последний раз тряхнул головой и, вскинув ее к небу, сыграл последние аккорды.

Музыка умолкла и наступила мертвая тишина. Софья вынула платок и утерла слезы.

— Спасибо тебе, Иван, ты прекрасно играл сегодня.

И снизошла до неслыханной милости — протянула руку для поцелуя органному игрецу.

Джованни Сальваторе встал на колени с необыкновенной осторожностью кончиками пальцев прикоснулся к руке государыни и, склонив голову, едва касаясь губами ее руки, тихо шепнул по-итальянски одно слово:

— Stasera![7]

… Симон Черный еще не успел уснуть в своем московском доме, когда встревоженный слуга постучал к нему.

— Срочный гонец из Вильно от Корнелиуса Моркуса.

Симон резко поднялся с постели и опустил ноги на пол.

— Немедленно сюда.

Случилось что-то крайне важное: гонец от Моркуса из самого Вильно — этого еще не было.

Симон быстро оделся.

Измученный, уставший, еле стоявший на ногах гонец прошептал:

— Брат Корнелиус просил срочно… Он сам определял… Очень сильные яды… Венецейские… у людей Лукомского. Он хочет отравить Великого князя… Мне не удалось их обогнать — они уже здесь…

Они не только здесь — они уже в Кремле. Иван Васильевич сию минуту пирует с ними. Кого послать? Что сделать? Некого… Каждая минута дорога… Придется самому.

Симон, не обращая никакого внимания на гонца и слугу, быстро вышел из комнаты, выбежал из дома, вскочил на неоседланного коня и помчался в сторону Кремля.

Стражник беспрепятственно пропустил его, поскольку Симон числился одним из Фрязиных, строящих кремлевскую стену.

Оставив у ворот коня, он, запыхавшись, побежал, перепрыгивая через мусор и кирпичи, к Вознесенскому собору, где протопопом служил брат седьмой заповеди Алексий.

Симон вбежал в собор — там шел молебен — он проскользнул в служебное помещение, поднял крышку сундука и стал вытаскивать оттуда какие-то грязные лохмотья.

Через несколько минут он преобразился в юродивого — оборванца, увешанного цепями и веригами.

Растрепав бороду и волосы, измазав лицо и руки сажей и посыпав голову золой из печи, он покинул храм и, опираясь на суковатую палку, побежал в сторону кремлевских палат Великого князя…

Глава десятая БЛАГОДАРНОСТЬ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ (1493 г.)

Обычно во время приемов в Кремле, которые происходили довольно часто (то приезжало какое-нибудь посольство, то уезжало, то праздник, а то и просто пожаловать кого-нибудь хочется), Иван Васильевич, согласно давным-давно заведенному еще его предками обычаю сидел за отдельным столом. Чуть поодаль с обеих сторон сидели ближние бояре и советники: Патрикеев, Оболенский, Маммон, Ощера и другие, еще чуть подальше — остальные придворные а сбоку у стены устанавливался гостевой стол, где восседали приглашенные Великим князем на обед или ужин.

Как правило, желая поощрить гостей, Великий князь посылал им (через стольничего) как бы со своего стола чашу с вином и полагалось выпить ее до дна, что было своего рода проверкой гостя на устойчивость и доставляло огромное удовольствие всем присутствующим.

В большинстве случаев гость обязанный пить до дна, (ему открыто говорили, что в противном случае это будет расценено как неуважение к государю), с трудом, захлебываясь и порой проливая вино, допивал огромную чашу, объемом с кружку[8], и через несколько минут падал замертво, после чего его уносили под громкий хохот присутствующих.

Из всех иноземцев, которые выдержали это испытание и продолжали еще несколько часов пировать, как ни в чем не бывало, вошли в историю только двое: покойный болонский мастер Аристотель Фиорованти и странствующий рыцарь Николай Поппель.

Русины, литвины и поляки в счет не входили — они в подавляющем большинстве спокойно выпивали в честь Великого князя кружку, не пролив ни одной капли, и всем своим видом показывая, что могут выпить еще несколько.