Пощёчина генерал-полковнику Готу

Окончив без троек в тридцать девятом году школу, Николай раздумывал, куда пойти дальше: в Орловское бронетанковое училище или в железнодорожный техникум. Но неожиданно для всех устроился учеником токаря на завод «Текмаш», выпускавший станки и запчасти для текстильной промышленности. И не прогадал. Неплохой заработок стал существенным подспорьем семье. Толкового парня заметили в бригаде, приняли в комсомол, дали рекомендацию для поступления на рабфак Московского станкостроительного института. Но он решил отслужить срочную службу и, не дожидаясь повестки, сам отправился в военкомат. Весной сорокового его призвали и после учёбы в артиллерийской школе младших командиров отправили служить наводчиком противотанкового орудия в 55-й стрелковый полк, дислоцировавшийся в Полоцке. Там его и застала война.

Коля ни о чём не жалел. До начала войны ему всё нравилось в его жизни. Одно не удовлетворяло – не было у него девушки. У всех его друзей и приятелей были, а у него нет. Вернее, та, которая ему очень нравилась, была и жила-то совсем рядом. Она вместе с сестрой Кирой работала формовщицей на хлебозаводе и была на два года старше Николая. Вот эти два года и были, по его мнению, непреодолимым препятствием. Ему казалось, Светлана (так звали девушку) считала его ещё мальчиком, в её взглядах он улавливал насмешливую лукавинку, некое превосходство. Он побаивался её и всегда старался скрыться, когда Светлана приходила в их дом. Но всё было совсем не так. Светлане Коля нравился. Она не скрывала это от подруги Киры, и очень расстроилась, когда он уходил в армию и не попрощался с ней.

Сиротин лежал с открытыми глазами и думал, что он всё правильно сделал, вызвавшись добровольцем к орудию. Если не он, то кто остановит фашистов на мосту? Мог ли он позволить немцам беспрепятственно шагать на Москву, на их родной Орёл? Нет, не мог. И комбат не мог. И тысячи таких, как они с комбатом, остановят фашистов, а потом попрут их назад…

Свернувшись калачиком, сержант уснул, а во сне шевелил губами, будто разговаривал с кем-то. Ерёмин улыбнулся, поправил сползшую шинель, укрыл ноги сержанта, присев на станину, закурил.

Будущий день, эта река и этот мост, думал комбат, станут последней чертой его жизни. Ему, здоровому, тридцатилетнему мужику, в последние годы страшно не везло. В октябре тридцать девятого стало известно о том, что во время «освободительного похода» где-то под Луцком без вести пропал его старший брат Иван, майор, командир инженерно-сапёрного батальона. Получив извещение, после инфаркта скончался отец. Только Ерёмин вернулся в Ленинград, где базировался его артиллерийский полк, началась война с Финляндией. В мае прошлого года, после окончания войны, его направили в Полоцк командовать батареей, а какой-то «умник» в штабе по ошибке отослал матери похоронку. Теперь не выдержало материнское сердце, потерявшее старшего сына, мужа, а теперь и сына младшего. После похорон матери жена Лидия заявила, что из Ленинграда в эту дыру, в Полоцк, не поедет. Они тихо развелись. А в Полоцке его вызвали в особый отдел и стали требовать признания, какие каналы связи он имеет с братом, перешедшим на службу в абвер?

В штабе полка его предупредили, особисты отозвали документы на представление его к очередному званию капитана, к награждению орденом Красной Звезды и опротестовали приказ о назначении его начальником штаба дивизиона. Началась чёрная, густая, словно сажа, полоса жизни. Ерёмин сорвался, запил. Но началась война…

Он понимал, если будет жив, военной карьере конец. Это в лучшем случае. В худшем – арест и… Так лучше пускай здесь, на этом мосту, он честно, в бою, встретит свою смерть. Ни перед кем не надо унижаться, выслушивать угрозы, всякий бред про предательство… Ему хорошо с этим спящим мальчиком-сержантом. Только жаль парня.

Ночь была звёздной. Будто миллионы свечей освещали округу, отражались в реке, делая водную гладь яркой и какой-то живой, шевелящейся. Обдуваемые свежим ветерком шевелились светящиеся от звёздного неба ржаные колосья. Райская ночь. Только доносившиеся глухие раскаты и мерцавшие рыжие всполохи на юго-западном окоёме неба тревожно напоминали о реалиях бытия.

Ерёмин поёжился от ночной прохлады, взглянул на часы: начало третьего. Сержант спал четыре часа. Надо будить парня и самому вздремнуть. Он легко потряс Сироткина за плечо:

– Подъём, командир!

Сержант немедленно проснулся, вскочил, схватил лежавший рядом карабин.

– Что, немцы?

– Пока их нет, сержант. Заступай на дежурство, а я сосну малость. Гляди в оба. Через два часа буди.

Комбат прилёг на нагретый Сироткиным брезент, укрылся шинелью и через минуту уснул, прижатый тяжёлым мрачным сном.

Сироткин сбегал на ручей умыться. Ледяная вода прогнала остатки сна, и, поёживаясь от прохлады, он натянул на себя шинель. В кармане оказался большой сухарь. С удовольствием похрустывая и ощущая во рту приятную кислинку ржаного хлеба, он вернулся к орудию.