Поскрёбыши

Вот и бабушка Гриши, драгоценная бабочка, крылышки обтрепаны грубыми руками, пыльца с них осыпалась. Уж не долгая жилица такая бабушка. Стоит на сцене, подняв светящиеся прозрачными запястьями руки к таким же прозрачным вискам. Она поет красивым контральто какую-то очень старую итальянщину. Дирижер заслушался и замер с палочкой в руке. А дети спят себе на сцене в открытой с одной стороны детской, убаюканные ровным голосом. Эта женщина всю жизнь получала от топорного мужа нагоняй за недоваренную капусту во щах и только в позднем вдовстве понемногу вновь обрела интонацию, отвечающую легкому, вздернутому вверх взгляду ее некогда темных глаз. У Гриши будет тот же приподнятый, будто на цыпочки встающий взгляд. Вот фотография его, безобразно тощего, из пионерлага. У Гриши будет бабушкина беззащитность перед злом, ее непреложная доверчивая кротость - так распорядилась фея Генетика. Затихает, ложась в оркестровую яму, звук женского голоса, и мягкой виолончелью того же тембра вступает почти та же, чуть измененная мелодия - тема Гриши.

Эка буря налетела, только я писать! Звучат форте мокрые березы - скрипки зеленого оркестра. В зеркале вместе с переплетами рам веранды так и отражаются - то березы, то, наоборот, скрипки. Еще гудёт зеленый шум, крепко гудёт. Только это уж не весеннее скерцо. Конец августа, да и то по старому стилю. Держи, держи лето, ату его! Нет, убегает. Гром контрабасит, и мерно бьют капли о крышку рукомойника. Плачет зеленоволосая наяда, живущая в бочке для поливки. За плотными тучами Композитор прощальной симфонии лета не слышит моих жалоб. Север учит нас терпенью. Не все, что нам просияло, останется с нами. Рука сама пошла писать в осеннем миноре. Нечего вставать на уши - прибегать к смелым модуляциям, ломая властную тональность.

Ну вот, реализовалось событие с малой вероятностью - в Гришу попал рецессивный благородный ген. Вон на темно-синем заднике звезда треугольным лучом указывает на него как на редкостную удачу человечества. Я берусь утверждать - это идет обойма. Такие люди время от времени рождаются, и обязательно всходит звезда. Родился еще один агнец, и с ним родилась проблема. Да он себе и пары не найдет, или женится так, что ни в какие ворота. Настрадается и улетит от нас, как облачко. Потянется ли дальше эта тонкая нить, или он - последнее звено в разреженной цепочке? Может быть, что-нибудь, через несколько поколений. В любом случае хорошо. Ликуйте, радуйтесь! Звучат трубы и литавры. У земли опять маленький праздник.

А что же Настенька? Ни гу-гу, выглядывает одним глазом из-под полей шляпы на юной фотографии. Колючий взгляд - такая клуша. В Настеньку попал доминантный ген попроще. Совсем вблизи взметнулся ветерок от легких крыльев гения рода и отлетел, не растрепав ее старательно причесанной головки. Снаряды судьбы ложатся рядом, но Настенька уцелеет. Вот ее старческая фотография. Экая сердитая! А Гриша? Старого Гриши здесь нет. Тяжкий груз избранничества ложится на него. Ему нести. Он лепечет в кроватке - произносит на нездешнем, оттуда принесенном языке свою присягу. Принимает огонь на себя. Ой, радуйся, земле! Хоть какое-то малое время поживет на тебе еще один из той самой обоймы. Глядите-ка, ангелы, ангелы! Они сгрудились в небе и поют. Так и поют - радуйся, земле. Значит, я права. Мессианство не единично, идет серия. Просто бывают сильные особи из этой обоймы, бывают слабые. Один прошибет головой невидимый потолок и вознесется, воздев изъязвленный лоб. Другой не прорвется и ускользнет от наших издевательств иным путем. Всё равно, блаженны кроткие; ибо они наследуют землю.

Родители Гриши говорят над его коляской, никогда не обращаясь к нему и не адаптируя своего разговора. Ой, смотрите, он уже стоит на двух довольно рахитичных ногах. Вы только подумайте! Хорошо ли, плохо ли, но стоит. На нем сшитые из чьей-то старой юбки штанишки с помочами и перемычкой, как на немецких послевоенных открытках. Защищает мягкие глаза от света рампы, прижимая к ним обе ладони тыльной стороной. Пытается говорить. Суфлер высунулся по пояс из будки и подсказывает. Блуждающие, немотствующие персонажи, ждущие приглашенья на роль в начавшейся под безымянной звездой жизненной драме, столпились в проходе партера, иные даже с сочувственным видом. Внезапно дитя разворачивается к суфлеру боком и произносит от себя целый монолог: «Коза до-обрая! Лошадь до-обрая!» Это уже можно воспринять как проповедь. От горшка два вершка, с детского садика, коли не с яслей, стал нести отсебятину, да еще таким тихим голосом. Высунулся в форточку, стоя на подоконнике, и рассыпает птичкам дефицитную гречку. Птички кучкуются, а дитя им что-то втолковывает. Просвещает. Святой Франциск. Ишь ты. А сам потом в десять лет в пионерлаге не сумеет изловчиться застелить кровать солдатским конвертом. Сейчас придут перевернут. У Гриши загодя дрожат острые коленки. Убирайте скорее этот слайд.