Послания

Елене Игнатовой

В тщетном поиске рифмы к Некрасову,
в честной бедности дар свой виня,
погляди в интернете «саврасого» – не художника, просто коня —
мигом выйдет война партизанская,
талый снег да родильницы стон,
пожилая лошадка крестьянская
с чёрной гривой и жидким хвостом.

А по Лиговке пьяные писари ходят-бродят, шатаясь, ложась,

как на родине водится исстари, в придорожную мягкую грязь,
и храпят по казармам рабочие (руки-крюки, колтун в волосах),
и пружинка скрипит в позолоченных,
недешёвых карманных часах.

Леденец прохладительный – за щеку. Что за шум?

Не свергают ли власть?
Заговорщика дворник с приказчиком
волокут в полицейскую часть.
То кричат ему: «Накося-выкуси!», то – в лицо кулаками! Еврей,
из студентов. Ах, сколько же дикости
в нашем тёмном народе, Андрей!

До сих пор ли, глухая кормилица, поутру повзрослев невпопад,

твои школьницы носят в чернильнице
ненадёжный растительный яд?
Недоспали, напутали сослепу – холодей же, имперский гранит,
где савраска, похожий на ослика, на петровскую лошадь глядит…

«Шелкопряд, постаревшей ольхою не узнан…»

Шелкопряд постаревшей ольхою не узнан,
отлетевшими братьями не уличён,
заскользит вперевалку, мохнатый и грузный,
над потухшим сентябрьским ручьём.

Суетливо спешит, путешественник

пылкий, хоть дорога и недалека,
столько раз избежавший юннатской морилки,
и правилки, и даже сачка.

Сладко пахнет опятами, и по прогнозу

(у туриста в транзисторе) завтра с утра
подморозит. А бабочка думает: грозы?
наводнение? или жара?

Так и мы поумнели под старость – чего там! —

и освоили суть ремесла
сообщать о гармонии низким полётом,
неуверенным взмахом крыла.

Но простушка-душа, дожидаясь в передней,

обмирает – и этого не
передать никому, никогда,
ни на средней, ни на ультракороткой волне.

«…тем летом, потеряв работу, я…»