женный, пиджак перекошен, сполз с одного плеча; ненависть была такова, что даже взгляд его временами казался безумен”2. Этот зрительный образ точно соответствует сути характера. Шафаревич действительно ненавидит демократию и евреев или евреев и демократию - не знаю даже, в каком порядке. И это вовсе не та рассудочная, скорее даже умозрительная эмоция, которая обычно окрашивает отношение политика к своим противникам. Нет, это истинная, глубинная и личная страсть. Поэтому я и называю главное дело его нынешней жизни персональной войной. Впрочем, ненавистью сейчас никого в России не удивишь. Все уличные демагоги только ею и живы. Однако в наброске Бакланова представлена лишь одна грань этого сложного и противоречивого характера,
Человек, сказавший однажды, что не мог бы спокойно умереть, не произнеся “боязливо умалчиваемые слова” о роли евреев в России, едва ли руководствовался одной только ненавистью. Он, очевидно, видел себя бесстрашным рыцарем, пробуждающим в минуту опасности своих не ко времени задремавших братьев. То есть вся история могла бы пойти по другой колее, если бы не этот рыцарь! Такое повышенное внимание к себе, такая преувеличенная самооценка говорят об огромном, болезненном честолюбии.
Теперь о некоторых его поступках, способных любого поставить в тупик.
В брежневские годы Шафаревич был диссидентом. Стало быть, состоял в конфронтации с КГБ. Но в то же самое время он писал свою “Русофобию” и в этом страстном политическом памфлете заклеймил сам феномен диссидентства, назвал всех инакомыслящих “антинародом”, а их взгляды, - “нигилистической идеологией”3. Вот так: участвовал в сопротивлении старому режиму и одновременно вел себя, как его верный слуга. Бросал вызов КГБ, при том что обосновывал и оправдывал его работу, да так талантливо, так ярко - куда с ним было тягаться косноязычным полицейским идеологам! Кому еще из диссидентов такой компетентный свидетель, как генерал Стерлигов, мог бы сказать то, что с уничтожающей откровенностью написал в открытом письме Шафаревичу: “Я никогда не слышал, чтобы вы представляли какой-либо специфический интерес для КГБ”4?
Эпизод второй. Широко было известно, что Шафаревич с гордостью носит звание почетного члена Американской академии наук и никогда не забывает подписываться ни одним из иностранных титулов. И вдруг в феврале 1993 г. он разражается вызывающей речью об изначальной греховности американской цивилизации.
Для неосведомленных это была неразрешимая загадка. Но никаких сверхсложных явлений, типа раздвоения личности, за нею не стояло. Просто за полгода до этого 450 американских математиков, включая четырнадцать его коллег по национальной академии наук США, открыто высказали ему резкое осуждение: “Написанное вами может быть использовано для интеллектуального обоснования идеологии ненависти, приведшей в прошлом и способной привести в будущем к массовым убийствам”5.
192
Совершенно не понимая, к сожалению, того, что на самом деле в России происходит и что собою представляет Шафаревич, но меряя его по себе, эти благородные, но очень наивные люди призывали его “пересмотреть свои взгляды и публично отречься от своей антисемитской позиции, которая способна только повредить улучшившимся в последнее время связям Востока и Запада”6. Нашли, чем пугать! “Да для него улучшившиеся связи Востока и Запада - нож острый, как это не понять?
- иронизировал Бакланов. - Россия под колпаком, санитарным кордоном отделенная от мира - вот его идеал”7. И все-таки он помалкивал, держал свои взгляды при себе, пока его престиж на Западе был высок. И только поняв, что репутация подорвана и терять ему в Америке больше нечего, этот рыцарь поднял, наконец, забрало.
Эти штрихи, как и все его поведение с той поры, как он занялся политикой, приоткрывают главную психологическую пружину его характера. Так же, как ненавистный ему марксизм, она триедина, и образуют ее: честолюбие, ненависть и трусость.
Однако, ярче всего характер Шафаревича проявляется даже не в поступках, а в его письме, и тут действительно уходит на второй план, что он хочет сказать. Как он это говорит - вот что дает ключ к пониманию.
“Малый народ”
Поставьте себя, читатель, на минуту на место Шафаревича. Вы крупный, уважаемый ученый - и в то же время яростный антисемит. При этом вы дьявольски честолюбивы. Вас так и подмывает вознестись над всеми, и лучшее, что есть для этого в запасе - это антисемитизм. Стать первым в Москве, кто объявит борьбу с евреями “основной задачей русской мысли”8, сорвет все и всяческие маски, возглавит, поведет за собой - на меньшее вы не согласны. Но вы же еще и ученый и значит - интеллигент высочайшей пробы, а потому никак не можете нарушить стародавнее табу вашего сословия, для которого быть антисемитом - величайший позор. К тому же вы знаете, что и мир вас за это не похвалит. Как вышли бы вы из этого сложного положения? Скорее всего, я думаю, - нашли бы тот же выход, что и профессор Шафаревич.