После Ельцина. "Веймарская" Россия

I слышать не желающей о его реставрации. По крайней мере тогда, когда оппозиция пыталась ей его навязать. Подобно германским “патриотам”, стремившимся в эпоху путчей и мятежей 1920-23 гг. сокрушить веймарский режим лобовой атакой, российские реваншисты были обречены в стране, где резервуар прозападных симпатий и, следовательно, либеральных ценностей был достаточно велик, чтобы дать переходному режиму еще один шанс. Тем более, что отчаянно расколотая оппозиция не могла предложить ни лидера, способного на равных соперничать с Ельциным, ни программы, в которую могло бы поверить большинство. Вот почему, чем более открыто

демонстрировала оппозиция свой догматический авторитаризм, тем глубже становилась пропасть между ней и страной.

Как и в Германии после 23-го, результатом оказалась лишь растущая политическая индифферентность населения, положившая конец фазе путчей и мятежей. Наступила новая эпоха - время политической стабилизации. И оппозиционная риторика зазвучала вдруг как сектантские завывания, а внутренние споры - как перебранка банкротов. И особенно неуместными и дурацкими выглядели пламенные призывы этих банкротов к новой революции снизу. Как будто она не пробовала уже однажды вытащить этот сценарий, правда, в другом, “массовом” его варианте, тоже в ситуации политического безрыбья, когда она уже отреклась от “мундира” (“армии у нас больше нет” — помните?), но все еще чуралась парламентской “жилетки”. Бездна сил была вложена в организацию “маршей пустых кастрюль” и многотысячных митингов под красными знаменами. И чем это кончилось?

Ничем - кроме отчаянного бунта “белых” антикоммунистов, устрашившихся, что такое развитие событий ведет к коммунистическому реваншу, что их “патриотические” штандарты растворяются в море красных знамен, а единственным вождем в конечном счете может оказаться Красный Дантон.

В тот раз с помощью “перебежчиков” конфликт удалось погасить, слепив “красно-белую”, а точнее “красно-белокоричневую” оппозиционную амальгаму. Она никогда не была понастоящему прочной. Ведь только растерявшиеся от крушения очередного сценария аналитики могли трактовать победу коммунистов на выборах как “триумф оппозиции”. На самом деле “красные” вовсе не хотели делиться с “белыми” своим успехом. Но революционный пафос эпохи путчей и мятежей все же как-то скреплял триаду. А вместе с той эпохой кончилась и единая оппозиция. Не сумев выработать объединительную идеологию между августом 1991-го и октябрем 1993-го, она обрекла себя на распад. Точнее поэтому, наверное, говорить о конституционных сценариях - каждая из фракций пойдет к завоеванию голосов на выборах под своим знаменем.

Когда и чем закончится новое безвременье? Выполнят ли известные, а там, возможно, и еще не известные нам идеологи свои обещания, предложат ли новую

объединительную идею, подготовив 276

таким образом почву для новой эпохи путчей и мятежей, - покажет время. Но в любом случае реформаторам тут радоваться нечему. Ибо главное достижение оппозиции - созданная ею ситуация политического пата - остается. И психологическая война продолжается И резервуар прозападных симпатий в России неуклонно пустеет. И надежды, что страна как-то выкарабкается из кризиса, опираясь лишь на внутренние политические ресурсы, становится все эфемерней. Своими силами маргинализовать непримиримую оппозицию до следующей эпохи путчей и мятежей режим, ослабленный метастазами имперского реванша в собственном организме, уже не сможет.

Угодив в роковую ловушку, оппозиция ухитрилась затащить в нее и послеавгустовский режим.

277

эпилог ПОЛИТИКА СОУЧАСТИЯ

Без западной мысли наш будущий Собор так и останется при одном фундаменте.

Александр Герцен Глас вопиющего в пустыне хуже всего

слышен в оазисах. Евгений Сагаловский

На чем стоит Америка

Каждый студент в Америке знает, что отцы-основатели этой страны никогда не расставались с исторической аналогией

- не только в своих речах и трактатах, но даже в частных письмах. Их политика зависела от того, как толковали они прошлое. Недавно изданная книга о конституционных дебатах в Филадельфии 1787 г., где впервые собраны вместе аргументы сторонников и противников федеративной республики,1 воскрешает и несходство интерпретаций, и ярость споров, беспощадно расколовших ряды героев войны за независимость и превративших вчерашних соратников в непримиримых оппонентов. Основанное на исторических аналогиях “опасение, что республики смертны, пронизывало Филадельфию 1787 г.”, - объясняет Артур Шлезингер2.

Маркс посмеивался над этой приверженностью революционеров к историческим аналогиям, над их странной, как он думал, привычкой философствовать о прошлом, когда надо делать черную работу настоящего. “Как раз тогда, когда люди как будто только тем и заняты,

278

что переделывают себя и окружающее, как раз в эпохи революционных кризисов они боязливо вызывают себе на помощь духов прошлого, заимствуют у них имена, боевые лозунги, костюмы, чтобы в освященном древностью наряде, на заимствованном языке разыгрывать новый акт на всемирноисторической сцене”3.