После Ельцина. "Веймарская" Россия

Так и Гитлер уже в отрочестве содрогался от мысли, что “в несчастном союзе молодой германской империи с австрийским государственным призраком заложен зародыш мировой войны и будущего краха”62. Правда, он вовсе не считал австрийцев нацией. Для него это была лишь искусственно отделенная от молодой империи часть ее народа. Совсем иное дело - Казахстан, другая, по существу, страна, населенная другим народом. Жириновский же считает его исконной частью России, на том основании, что в прошлом веке территория эта была завоевана и колонизована царской армией - и оказалась частью империи. Его, Владимира Вольфовича, родной империи, которой на этом же основании принадлежат и Финляндия, и Польша, и даже Аляска, и уж тем более Прибалтика.

В последующие годы не произошло ничего, что могло бы смягчить

131

юношескую фрустрацию. В надежде “выпрыгнуть за пределы уготованного ему социального статуса”, прорваться в политику, Жириновский приехал в Москву. Где же, как не в сердце его империи, мог он этого добиться?

Стоял год 1964-й, год свержения Хрущева, начала эры политической стагнации. Для Жириновского, однако, этот год принес единственную, пожалуй, в его жизни - до участия в президентских выборах - грандиозную удачу. Он попал (как впоследствии выяснилось, случайно) в привилегированный Институт восточных языков Московского университета. Но и здесь оказался он одинок. Элитарные институты были в те времена оккупированы московской “золотой молодежью”. Естественно, что “выходец из бедной семьи, обитавший в общежитии, кое-как сводивший концы с концами благодаря скромным переводам от матери, не мог рассчитывать на то, чтобы подружиться с бонвиванами”63.

На четвертом курсе произошло событие, о котором Жириновский рассказывает так туманно, что без расшифровки и не понять. Элитарные институты, в особенности готовившие специалистов для работы за рубежом, были не только заповедниками бонвиванов, но и кузницей кадров для КГБ. За одинокими малообеспеченными провинциалами, как Жириновский, охотились специально. Их можно было завербовать за небольшую прибавку к стипендии, не говоря уже об обещании прописки и жилья в Москве, на которое они покупались практически все. К невоздержанным же на язык применялись еще более простые методы.

Сам Жириновский сообщает следующее: “Уже в январе 68-го года - первый политический удар. Мне не утверждают характеристику для поездки переводчиком на один месяц со спортивной делегацией в Турцию - как политически неблагонадежному”64. Удар действительно сильнейший, и последствия он должен был иметь катастрофические: как минимум - исключение из университета, но еще вероятнее - арест. С “политически неблагонадежными” в СССР никогда не церемонились.

С Жириновским же, судя по его собственным словам, произошло нечто совершенно невероятное. “Я приложил максимум усилий, чтобы мне все-таки утвердили характеристику. В апреле 1969 г. я впервые поехал в капиталистическую страну”65. Что же это были за такие чудодейственные усилия? И где, интересно, он их прикладывал? Любому, кто хоть скольконибудь знаком с обстановкой в Московском университете (я сам закончил его в 1953-м), абсолютно ясно, что произошло. Парня завербовали. И в Турцию он поехал уже в этом качестве. Первый блин оказался комом. В Турции с Жириновским произошли какието загадочные неприятности, ему даже пришлось посидеть в тюрьме (чего он, как сразу догадывается читатель, до сих пор не простил туркам). Но все материалы, связанные с этим приключением, почему-то исчезли из его личного дела. Там не осталось ни характеристики, добытой такой дорогой ценой, ни объяснительной записки, которую полагалось написать по возвращении. Вообще ничего, пусто. Ясно, что искать эти материалы нужно не в университетском архиве, а в той организации, которая его в “капиталистическую страну” посылала.

132

Карьера оборвалась, не успев начаться. Для турок Владимир Вольфович стал нежелательным иностранцем. Он не мог туда ездить, а значит не мог и работать по специальности - ни в системе МИДа, ни КГБ, который пустил его в “свободное плавание”, как это тогда называлось, т.е. временно потерял к нему интерес. “Опять не повезло. Постоянно какието удары судьбы, постоянно”, — комментирует Владимир Вольфович66. Он еще пытался как-то барахтаться, поступил на работу в Комитет защиты мира, окончил вечернее отделение юридического факультета МГУ. Но все это никуда не вело. Прорыв в политику не состоялся. Как пишет его официальный биограф, “тусклая бескрылая жизнь тянулась десятилетиями”67.

И он, похоже, с этим смирился. “Долгие годы, - повествует тот же источник, - он обретается на амплуа юрисконсульта издательства “Мир”. К сорокалетнему рубежу подходит без какихлибо достижений - ни дачи, ни машины сносной… Если б не перемены, начавшиеся после 1985 г., Жириновскому, как и миллионам подобных ему средних интеллигентов, была уготована незавидная судьба, а венцом жизненного пути оказалась бы стодвадцатирублевая пенсия плюс огородный участок размером в шесть соток”68.