После Ельцина. "Веймарская" Россия

Как мы уже знаем, в личном плане никакого союза у Стерлигова с Зюгановым не получилось. Уже к осени 92-го разругались они насмерть. Это, впрочем, лишь доказывает, что оба - прирожденные лидеры и никому не позволят оттеснить себя на вторые роли. Став лидером Российской коммунистической партии и сопредседателем Фронта национального спасения, Зюганов переиграл Стерлигова. Но покуда длился их медовый месяц, он видел в стерлиговском “национальном достижении” большой, можно сказать, всемирный смысл. “Наша объединительная оппозиция, - говорил он еще летом 1992-го,

- сложилась только потому, что и красные и белые прекрасно понимают, что последняя трагедия России превратится во вселенский апокалипсис”2.

Циник усмотрел бы во всей этой затее с примирением непримиримого лишь оппортунистическую уловку бывших коммунистов, оставшихся не у дел и пытающихся пристроиться под “красно-белым” зонтиком. Куда-то же приткнуться им надо было. В конце концов, обоим только чуть за пятьдесят, оба полны еще энергии и амбиций, оба привыкли к крупномасштабному руководству. И никакой другой пер

166

спективы эти амбиции удовлетворить, кроме как возглавить “патриотическое” движение, у обоих нет.

В пользу цинической версии говорило бы и то обстоятельство, что никаким “преодолением исторического раскола”, как рекламировал свой Русский Собор Стерлигов, никаким “стратегическим союзом” на самом деле и не пахло. Одни слова, одни попытки выдать желаемое за действительное. “Перебежчик” Илья Константинов, например, уж на что был заинтересован в повышении акций оппозиции, но и он помпезные заявления Стерлигова категорически опровергал: “Тот блок оппозиционных сил, который мы сейчас имеем, создан по тактическим соображениям - подчеркиваю - именно по тактическим”3.

Я понимаю Константинова. Действительно, можно было утонуть в массе конкретных вопросов, по которым “патриотам” просто невозможно было договориться с коммунистами. “Я изучал, - говорит Константинов, — программные документы всех движений объединенной оппозиции, и как только заглядываешь в те части программы, где речь идет о долгосрочных мерах, сразу обнаруживаешь противоречивые подходы. Нужна ли приватизация? Если нужна, то какая? Допустима ли частная собственность? Если допустима, то какова ее доля? Какая политическая форма государства предпочтительнее - республика или монархия? Если республика, то президентская или парламентская, если монархия, то конституционая или нет?“4.

Какой уж там “стратегический союз”, когда так прямо “белые” и декларируют: “Мы садимся сейчас за один стол и участвуем в одних акциях не потому, что нам этого хочется, а потому, что иначе нельзя избавиться от антинародного и антинационального режима”!5

Как видим, версия циника как-будто подтверждается. И все же я думаю, что прав он был бы только отчасти. На самом деле все намного сложней.

Номенклатурный бунт

Ни Зюганов, ни Стерлигов, собственно, и не были марксистами, то есть “красными” в точном значении этого слова. Зюганов признался мне в октябре 91 —го, когда мы с ним долго и, как мне тогда казалось, откровенно беседовали в подвале “Независимой газеты”, что у него в брежневские времена были очень серьезные неприятности идеологического свойства. Его даже исключали однажды из партии. Стерлигов тоже, надо думать, не от хорошей жизни уволился из КГБ и перешел на административную работу в Совет Министров. Оставались бы у него в родимом ведомстве виды на продвижение, едва ли он махнув бы на них рукой.

Короче говоря, еще в старой советской системе оба довольно рано достигли потолка и вполне отчетливо осознали, что дальше

- или, точнее, выше - ровно ничего им не светит. И не засветит, если не произойдет какой-то капитальной перетряски, которая одним ударом вышибет вон их засидевшееся и разучившееся ловить мышей начальство - и откроет им путь наверх.

А еще короче - они тоже были своего рода бунтовщиками, бюрократическими, так сказать, диссидентами. Конечно, они никогда не вступили бы в конфронтацию с руководством и тем более не пошли

167

бы в тюрьму из-за каких-нибудь прав человека или хотя бы “социализма с человеческим лицом”, как поступали настоящие диссиденты. В выборе между конституцией и севрюжиной с хреном они безоговорочно предпочитали севрюжину. Но и ее одной было им мало. Не только бунтарские действия, но и мысли тоже непременно требуют какого-то идеологического обоснования. Надо же как-то объяснять хотя бы жене и друзьям, самому себе, наконец, почему эта система, выпестовавшая тебя и сообщившая тебе первоначальное ускорение, стала вдруг нехороша.