После маскарада

– Не гнушался. Но вот не сберегли. Ты, кругом ты виноват. Если бы не лез, мы бы уже давно дело с черными трупами закрыли, и никакого маскарада придумывать не было б нужды. Повесили бы все на прооперированного Куколева. Но нет, тебе же больше всех надо! Пятно на глазу разглядел, зоркий сокол, тоже мне. А нам… нам ведь что требовалось? Только всколыхнуть общественность, поднять ее против трестов, напомнить людям, ради чего кровь в восемнадцатом проливали. Не ради же того, чтобы какой-то Сахарпромтрест своим контрагентам-спекулянтам товар отдавал по старым договорам.

– Гнилой план, не верю, что все так. Вы вели их дело, черт возьми!

– Я год их на чистую воду вывести не мог! Год! Да, я выслеживал фининспектора. И выследил! Взломал квартиру, переворошил его бумаги. И что же я должен был с этим всем потом делать? Как по-честному мне было его на чистую воду выводить?

– Постой, – ужаснулся Грених, мгновенно поняв, зачем было нужно претворять в жизнь эту безумную идею с черной пеной. – Ты их что, пытал? Фининспектора, учредителей Закаспийского общества, отца Лиды?

Лицо Мезенцева окаменело, он даже чуть вытянулся, видимо, догадка Грениха попала в цель.

– Пытал, сознайся, – жал Константин Федорович. – Это уж как-никак похоже на правду. У них ни у кого нет особых повреждений внутренних органов, а все внешние следы сожрала серная кислота.

Мезенцев молчал, тяжелым взглядом уставившись на Грениха. Жилы на шее следователя натянулись, как гитарные струны, свело половину лица, по нему пронеслась ужасная судорога, заставившая его издать стон. Но он не поднял руки, сжал зубы, перетерпел, страшно исказив рот, на секунду превратившись в маску чудовища.

– Дай угадаю, – продолжал Грених. – Сотрудника райфинотдела ты удушил у него в квартире. Правильно говорю? Выследил его, заявился прямо к нему в дом. Краем уха из дела я слышал, за день до того, как его нашли у Шкловского, его семья уехала на дачу, он должен был один ночевать. Ты это знал! Его тело было сожжено в кислоте равномерно… в отличие от остальных. Душил его долго, медленно, отпускал, принимался душить вновь. Множественные кровоизлияния в лимфоузлы, мягкие ткани, под легочную плевру и под оболочку сердца, но гортань почти целая, позвонки на месте. Заигрался и потерял допрашиваемого. Что делать? Как теперь быть? И тут на помощь приходит Петя с его идеей стереть все следы насилия кислотой. Он был с тобой в тот момент, когда умер фининспектор, не иначе, вы его вместе обрабатывали. Ты его всюду с собой таскал? Хорошего агента взрастил. Закрыл дело об убийстве отца и взял себе в приспешники. Лихо.

– Ты ж смотри, и это вынюхал, – процедил сквозь стиснутые зубы старший следователь.

– В тот вечер Петя ограбил университетскую лабораторию. Он же там как свой, кто на него подумает? Слил из бутыли всю кислоту, заменив ее водой. В лаборатории тогда решили, что брак с завода пришел. Тут и сведения о новом опыте, что ему Ася поведала, оказались кстати. Ведь облить кислотой человека затратнее, чем облепить его густой смесью с сахаром, которая потом обуглится и сожрет все кожные покровы. Для того, чтобы окончательно запутать следствие, которое сам же вел, ты добавил заключенного и гипнотизера. Получился такой адовый коктейль, который сам черт бы не разобрал.

Мезенцев продолжал неподвижно смотреть на Грениха отупелым, стеклянным взглядом исподлобья, сжимая и разжимая ствол браунинга, который все еще держал ручкой вперед.

– Потом ты почувствовал свободу и безнаказанность, решил, что неплохо перед смертью пытать жертв кислотой, чтобы они сознавались, где прячут бумаги, тогда не пришлось бы переворачивать их квартиры вверх дном. Их тела словно кратеры покрывали – кислота сжигала не только кожу, но местами мягкие ткани. Отцу Лиды колени сжег. А хотел бы завязать, опять бы подбросил прооперированного, чтобы на него все слить.

– Некоторых взять можно, только используя их же методы, – с ненавистью выплюнул Мезенцев. – И с этим весь Наркомвнутдел согласен, и Брауде, между прочим, тоже.

– Не надо мне сейчас про Брауде. Не вмешивай его сюда. Брауде тебе и указал, что фининспектор, которого ты никак не мог за хвост ухватить, вдруг манной небесной упал. Стал бы он так сыпаться, вроде не дурак.

Мезенцев упрямо покачал головой.

– Не знаешь – не говори. За мной такие люди стоят, Брауде – муравей в сравнении. Так что лучше нам, Костя, сейчас закончить все это уже, чисто, красиво, чтобы не к чему было придраться, чтобы у них – людей этих – была стальная уверенность, что мы за результат на все готовы. Если Хлоплянкина и Смирнова снимут… мы все тоже поляжем. Так что теперь ты поставлен в известность. Думай, как из этого дерьма… – Мезенцев обвел рукой пространство вокруг себя, – выбираться будем? За браунингом и женщиной своими недоглядел, и вот что вышло!

– Пусть те придумывают, кто тебя покрывает.

– Сядешь же. У тебя нет шанса. Ты никогда не сможешь доказать, что это стажер, неопытный студент гипнозом орудовал. А про Шкловского никто не знает, он был типом очень осторожным, таким, что даже тебя обвел вокруг пальца.