После маскарада

– Меня зовут Всеволод Эмильевич Мейерхольд, – начал он густым баритоном, удивительно подходящим его печальным с поволокой глазам, уголки которых драматично были слегка опущены, словно под тяжестью невзгод. – Я режиссер бывшего Театра Революции, автор «Театрального Октября», руководитель бывших Театров РСФСР-1 и РСФСР-2 и нынешнего Государственного театра имени… меня. Руководитель ГосТиМа, к вашим услугам.

Грених и Рита переглянулись, но не успели ничего ответить, Мейерхольд продолжил:

– Скажу честно – сейчас мы переживаем не лучшие времена-с. Мне нельзя сейчас брать на роль мою Зиночку, дорогую мою супругу, и я в поисках актрисы, которая бы походила на нее. Нас тиранят отсутствием советских пьес, но что поделать, если никто ничего достойного не пишет! Актеры по одному покинули меня. Они хотят играть в «Ревизоре» и «Горе уму»[8], Наркомпрос и РАПП требуют, чтобы я поставил что-то в стиле «Театрального Октября». Я разрываюсь! Я слоняюсь по жарким улицам Москвы почти как сумасшедший, ищу… мне нужна свежая кровь! – проговорил он, подражая графу Орлоку из «Носферату, симфония ужаса». Он даже зубы весьма колоритно оскалил.

Рита оценила, дернув уголком рта.

– Я готов идти ва-банк, – рубанул тот, – собираюсь набрать новую труппу! И теперь никакого натурализма, художественно неоправданных декораций, трюков и озорства, и уж тем более никаких красноармейцев на сцене, живых в смысле, настоящих. Театр нужно спасать, но что для этого сделать, я ума не приложу. Вернее, я уже это решил, но мне для сего прожекта нужны вы, Рита Марино, прелестная итальянская звезда цирка.

– Чем же я могу помочь? – Рита изогнула бровь. Работа медсестрой ей уже порядком наскучила, она давно собиралась возвращаться к карьере бродячей артистки и уже сделала две или три вылазки на своем разноцветном фургоне. Предложение знаменитого Мейерхольда ей пришлось кстати. Грених понял, что вот-вот потеряет свою ассистентку.

– Вы станете моей Бланш!

– Кем?

Мейерхольд на секунду в изнеможении уронил голову на руки, страдая, что не может быть понятым.

– Мне привезли отличную пьесу весьма уважаемого английского драматурга, социалиста, лауреата Нобелевской премии. Он взорвал своей сатирой и тонким умом Лондонский Королевский театр и держит внимание зрителей по сей день. В Наркомпросе его обожают! И если я поставлю одну из его пьес, то это будет фееричным спасением меня, ГосТиМа и советского театра в целом.

По-прежнему не дав произнести ни слова своим онемевшим от изумления собеседникам, режиссер вынул из большой кожаной сумки, висевшей у него через плечо, точно у почтальона, стопку отпечатанных на машинке страниц и уронил ее перед Ритой так, словно это было по меньшей мере золотое руно.

– «Дома вдовца» Джорджа Бернарда Шоу! Известно ли вам его имя? Вы читаете газеты? – Мейерхольд по очереди посмотрел на Риту, Грениха и Петю, увидел в руках стажера «Бедноту», выпускаемую для крестьян, и тяжело вздохнул.

– Это пьеса о винтиках и пружинах гнилого капиталистического строя, – продолжил он с отлично разыгранным скорбным видом. Для бо́льшей убедительности уронил локоть на стол, сел боком, закинув ногу на ногу, и приподнял бровь.

– Жестокий сарказм и меткая ирония, – продолжал Мейерхольд. – Герои – грязные капиталисты, живущие за счет грошей бедняков, публика – советский человек. Цитирую самого Шоу: «В “Домах вдовца” я показал, что респектабельность буржуазии и утонченность младших сыновей знати питается нищетой городских трущоб, как муха питается гнилью»[9]. Советский человек осудит, ощутит радость того, что новое общество построено не на подобных вещах, покинет зал, радуясь, что отыскал в себе силы прежде не сломиться, как Тренч. Очень яркая, злободневная пьеса.

Грених с кривой полуулыбкой продолжал наблюдать. Рита тоже изучала нового знакомого, отрешенно накручивая на палец бусы, обвивавшие ее шею. Свет будущих софитов готов был затмить ей разум, засверкав на горизонте славой, лаврами и прочей театральной мишурой.

– Я предлагаю вам главную женскую роль. Роль Бланш! – взмахнул он рукой так, словно выпускал из рукавов голубей. Потом обернулся к Грениху и, скривив кислую улыбку, прибавил: – Вам бы я отдал роль доктора Тренча. Благородные черты, колкость во взгляде… Но вы, кажется, не артист, я правильно понял?

– Да, я не артист – судебный медик, – отозвался Грених, ответив на кислую улыбку саркастической.

– Эх, жаль, жаль, вид вы имеете подходящий, не слишком стары, вполне бы вам подошла роль двадцатипятилетнего Тренча, если подкрасить седину, побрить, научить улыбаться, поставить непринужденность манерам… Хм, хм… Мой Тренч так себе, ни рыба ни мясо. Не хотите сыграть, а?

– Нет, благодарю за приглашение.