После маскарада

– Не хотите? – протянул режиссер с сожалением. – Ну-у, как хотите. Пожалуй, вы правы, доктор не сыграет доктора хорошо, если он не артист. Да и вы, кажется, не поступитесь своим холодным нравом. В таком случае вам подходит роль отца, Сарториуса! – Мейерхольд придвинулся к Грениху ближе, разглядывая его с видом бея на невольничьем рынке. – Чопорность ваша мне нравится. Человек вы высокомерный и небось до безобразия дотошный…

– Но и я не актриса! – поспешила прервать его Рита, видя, что Грениху не слишком по вкусу такое пристальное внимание режиссера.

– Вы, – с придыханием проронил режиссер, перенеся взгляд с профессора на Риту, – вы нечто большее! Я знаю! – он вновь театрально вскинул ладонь и напустил на себя серьезный вид. – Я прекрасно знаю, что вы нигде не учились и не умеете подать роль академически, не знаете, как держаться на сцене, куда смотреть, и у вас не поставлен нужным образом голос.

Лицо Риты, прежде довольное, принялось медленно вытягиваться. Грених успел отвести взгляд и сделать вид, что разглядывает пьесу, прежде чем Рита на него посмотрела в наивном желании узнать, не усмотрел ли он хулу в словах режиссера в ее адрес. Но Мейерхольд успел предупредить негодование артистки.

– Все это постановочное и академически идеализированное советской публике не скормишь. С нынешним поколением нужно нечто большее, надо так изощриться… – он не договорил, выставил палец, прочертив им кривую по воздуху снизу вверх. – Вы – тот самый неограненный алмаз, который я искал всюду и наконец нашел. Я видел одно ваше выступление… Оно потрясло меня до глубины души. Пьеро и Коломбина, сплетенные в объятиях, дружно взявшиеся за руки, прыгнувшие с высоты небес в бездну и безжизненно повисшие на веревке, точно две поломанные марионетки. Они были влюблены и погибли вместе. О, сколько боли было во взгляде, сколько затаенной муки! Эта огромная слеза, сползающая чернотой с правой щеки, и обведенный черным левый глаз… Я обомлел. И если бы не милиция, которая безжалостно прогнала вас, то я бы подошел со своим предложением тотчас же.

Лицо Риты приняло прежнее выражение довольства, она чуть повела подбородком. Грених внутренне вздохнул с облегчением. Хоть и не рад он был знакомству с этим странным, не внушающим доверия типом, но все же вынужден был согласиться: театр для Риты мог стать тем единственным миром, в котором она наверняка бы обрела себя, и хорошо, если окажется, что сегодняшний день откроет ей – потерянной скиталице – дверь в счастливое будущее.

– Потом вы пропали. И я отчаялся было! Эх, эти ваши пантомимы! Рита Марино – то, что нужно нашей новой труппе… Позвольте спросить, милочка, откуда у вас, итальянки, такой довольно чистый русский?

Рита чуть поджала губы, опустив глаза. Грених не сдержался от нарочито пристального взгляда и ехидной полуулыбки, подпер ладонью подбородок – интересно, что скажет. Она перехватила его взгляд, прочла издевку и опять поджала губы.

– Цирк Чинизелли, – солгала она.

– О, здесь в Москве?

– Нет, в Петербу… Как сейчас правильно? В Ленинграде? С детства в нем, лет с десяти, потом уехала со всей семьей Сципионе Чинизелли, а сейчас решила вернуться. Я воздушная гимнастка.

– Сколько ж вам лет, милочка? – невинно взметнул бровями Мейерхольд. – Цирк Чинизелли едва ли дожил до революции.

Выражение лица Риты стало каменным.

– Что же стало с той очаровательной актрисой, которая играла все главные роли до сегодняшнего дня, – парировала она, пресекая на корню неловкий разговор о возрасте, – с вашей женой, Зиночкой?

Мейерхольд тотчас подхватил ее светский тон, прекрасно понимая, что зашел со своими неприличными вопросами слишком далеко, поспешил исправить оплошность.

– Жена осталась во Франции от греха подальше… Неизвестно еще, как все здесь устроится теперь… Мы ездили в Париж, вели переговоры о гастролях, но мне пришло письмо от хороших преданных друзей, что, пока я был там, здесь уже начали готовить ликвидационную комиссию по мою душу. Я примчался со всех ног. Теперь придется справляться без моей Зиночки. Но ничего, мы добавим в новую постановку нечто гротескное, но и нежное; острое, но и сладостное; пышное, торжественное, но и легкое, воздушное.

Он вскочил со стула, захлопав в ладоши, а потом внезапно упал перед Ритой на одно колено, сжав ее ладонь.

– Будьте нашей Бланш!

Рита инстинктивно отняла руку, он попытался ее поймать. Несколько секунд они комично махали руками, и режиссер в конце концов понял, что хватил через край с театральной патетикой, смущенно покраснел, опустил голову, живо вынул из нагрудного кармана карточку и, положив ее перед Ритой на пьесу, добавил скороговоркой:

– Мы уже приступили к репетициям. Если вам станет любопытно, приходите – вечерами мы всегда в театре. Вы будете приняты в наш круг с большой любовью. Не знаю, найдете ли где-либо больше теплоты, обожания, чувств восхищения и благоговения вашим гением.

Подтянул на плечо сумку, успев прежде проронить слезу, которую отер с лица кончиками пальцев, и исчез в толпе гуляющих по Смоленской площади.

Рита минуту сидела пораженная, потом расхохоталась.