После огня идёт снег (ЛП)

Фили вздохнул, чувствуя мимолётное раздражение из-зи недальновидности брата, пусть даже намерения его и были самыми благородными. Неужели Кили не понимал, что его упрямство нечестно по отношению к Тауриэль и её собственному безоговорочному выбору? Ведь она уже отдала ему свою любовь, и она знала, чего это будет ей стоить. Может, Кили просто боялся, что теперь, желая возвратиться к ней, он ищет только собственной выгоды? И борясь с явным, отчаянным и сильным желанием её вернуть, он, скорее всего, чувствовал, что подвергается опасности поставить свои желания выше её нужд.

И всё же Фили понимал, что сила страсти, которую брат испытывал к эльфийке, в конечном итоге послужит правильной цели. В конце концов, Кили всегда отличался ясностью восприятия и был не способен долго отвергать то, что правильно, особенно если этот выбор совпадал с тем, чего он и сам хотел. Поэтому, когда брат закрыл за собой дверь, Фили просто крикнул ему вслед:

- Найди меня утром! Я помогу тебе собрать вещи.

**********

Кили жалел о том, что сегодня у него был выходной. Он предпочёл бы работать - наблюдать за тренировками, выслушивать рапорты патрульных или даже составлять расписание смен - всё, что угодно, лишь бы не думать о том, чего ему хотелось больше всего на свете. Всё, что удержало бы его от того, чтобы не бежать прямиком в Лихолесье, к Тауриэль. Но заняться ему было нечем, и поэтому он оказался здесь, в зале Серебряных фонтанов, в единственном месте, где он не мог не думать о ней, потому что они с Тауриэль часто приходили сюда вдвоём. Казалось, он был полон решимости намеренно мучить себя.

Он сидел на краю центрального бассейна, подтянув колено к груди, и смотрел, как капает вода. Эта замысловато выкованная металлическая конструкция поддерживала ряд приподнятых над полом бассейнов, из которых вытекали ещё большие струи. Эти капли представлялись ему множеством слёз, распиравших его изнутри. Он не хотел давать им волю, потому что они стали бы признаком его слабости, его эгоизма из-за того, что он не мог отпустить Тауриэль.

Вчера, после того, как утихли его первая дикая радость и облегчение оттого, что Ауда освободила его, Кили понял, что должен позволить Тауриэль стать свободной. Если он действительно верил в то, что однажды разобьёт ей сердце и без него ей будет лучше, тем более он не мог изменить своё мнение сейчас только потому, что ему позволили иметь её снова. Поступить так значило бы думать только о себе. И каким бы Кили ни был одиноким, он не смог бы оправдать себя, если бы решился пожертвовать истинным благом Тауриэль ради своего собственного счастья.

И всё-таки грудь его болела так, словно кто-то и в самом деле пронзил его мечом. Он мрачно подумал, что, возможно, было бы лучше, если бы он умер там, на замёрзшей вершине Вороньей Высоты почти два года назад. Тогда он мог бы быть счастлив, отдав за неё свою жизнь, и никогда не узнал бы худшей боли. Кили был уверен, что смерть едва ли могла бы быть настолько мучительной, как боль от осознания того, что он сам по своей воле позволил ей ускользнуть от него, в то время как всё его существо, тело и душа, казалось, кричали о том, чтобы он пошёл к ней.

Тауриэль, ты нужна мне!

На какое-то мгновение он выразил все свои желания в одной этой настойчивой мысли: слова переполняли его, как будто он и впрямь выкрикивал их. И всё же он не осмеливался даже шептать, словно делая так даже в её отсутствие он обременял бы Тауриэль своим эгоизмом. Он не хотел возлагать на неё эту ношу, даже не смотря на то, что на самом деле не мог без неё обойтись.

Он опустил руку в воду, гадая, касалась ли она этих капель, что стекали сейчас по его пальцам, когда была здесь в последний раз, ведь ей всегда нравилось водить по воде ладонью. На какой-то безумный миг он вдруг подумал, каково было бы утонуть здесь, в этих водах, чтобы получить таким образом её последнюю ласку.

- Что с тобой, милый?

Кили вздрогнул. Подняв глаза, он обнаружил стоявшую перед ним мать. За шумом воды в суматохе собственных мыслей он не услышал, как она подошла.

- Я скучаю по ней, - признался он.

Дис присела рядом.

- Так иди к ней.

- Всё не так просто, мама. Ты же знаешь, почему я не могу.

- Разве? - её голос был полон доброты, побуждая его объясниться.

Мать положила руку ему на спину, её пальцы легонько ласкали его.

- Разве не будет лучше, если она отпустит меня сейчас, а не потом, когда это причинит ей гораздо большую боль? - спросил Кили, в тысячный раз повторяя те самые доводы, в правоте которых он так пытался себя убедить, - Как я мог думать, что имею право просить её любить меня, когда ей придётся меня потерять? - добавил он резко, злясь на себя самого.

- Кили, есть вещи и похуже, чем потерять того, кого любишь, - возразила Дис, и рука её, гладившая его спину, была твёрдой.

Он повернулся, чтобы посмотреть на неё; слова матери не показались ему убедительными. Дис ответила на его взгляд задумчивой улыбкой.