После отбоя

Та дружелюбно поздоровалась, указала на зеркало, умывальник, выпроводила меня и Ивана в коридор, чтобы дать возможность женщинам привести себя в порядок после дороги.

Приезжие, тщательно одетые, причесанные, уже сидели за столом. Мельком и я заглянул в зеркало — ничего, только улыбка глуповатая. Я думал, навек распрощался с ней, но встреча с юностью вновь вызвала ее. И тут же неловким движением задел рукавом бокал, чуть не свалил на пол. Иван взял на себя обязанности хозяина. Я сочувствовал Муромцеву: от природы застенчивый, малоразговорчивый, привыкший только к деловому лексикону, сейчас должен играть роль тамады. Он разливал по бокалам шампанское, пена с шумом оседала, искрилась мелкими струйками золотистых пузырьков.

Первый тост, конечно, за встречу. Потом подняли бокалы за благодатный сибирский край. Микаэла Федоровна поморщилась, но выпила, потом принялась расспрашивать Муромцева об этом самом крае, здешнем народе, об их работе, зарплате. Талка уже успела подружиться с Валей, они говорили без умолку и даже отодвинулись от стола, чтобы им не мешали и они не были помехой. Один я казался здесь лишним, прислушивался к разговору.

— Ему следовало бы учиться, — наставительно сказала Курникова-старшая, удостоив меня беглым взглядом.

— А он учится в вечернем университете марксизма-ленинизма.

— А кто оттуда выходит?

— Образованные люди, — ответил Иван.

— А что эти образованные люди будут делать?

— Это от них самих зависит. Одни станут передовыми рабочими, другие — партийными деятелями, третьи — министрами.

Микаэла Федоровна обиделась, приняла эти слова за насмешку и до конца ужина молчала. А перед уходом уже я доконал ее:

— Пошел в общежитие.

— А нас в какое общежитие определишь, министр?

Я молчал. Во-первых, потому, что действительно не мог найти решения вопроса с жильем. Во-вторых, любая оплошность, даже неудачно подобранное слово могли вывести из себя Микаэлу Федоровну, а она и без того была возбуждена. Уверен я был и в том, что Наташа ни при каких обстоятельствах не пойдет на разрыв с матерью. Да и мне не хотелось этого. Последние два дня меня одолевали радужные мечты. Мы пойдем с Талкой — нет, не пойдем, поедем, конечно, — во Дворец бракосочетаний. С нами, торжественные и счастливые, две матери — Наташина и моя. Несколько раз проходил я мимо этого Дворца. На дворец, правда, он не похож. Но разве дело в самом здании? Раньше некоторые именитые люди совершали свадебный обряд в какой-нибудь захудалой часовенке, а были счастливы всю жизнь. И у нас с Талкой это приземистое здание с двумя неуклюжими колоннами — дом какого-нибудь бывшего сибирского купца — останется в памяти великолепным замком…

— Борис, в твоем университете хоть говорить-то учат? Ведь мы приехали не к Ивану Ивановичу, а к тебе. Как жить думаешь?

— Мама, оставим этот разговор до завтра, сегодня мы все очень устали, — попросила Наташа. — Давайте выйдем хоть на несколько минут на улицу, здесь очень жарко.

Я догадался подать пальто Микаэле Федоровне, Наташа оделась сама да еще успела надвинуть шапку на мою голову. Мы встали около парадного входа в гостиницу. Было на редкость тихо, мороз совсем не чувствовался. На черном бархатном небе плавали крупные звезды-то яркие, как маленькие солнца, то с просинью, будто раскаленный металл, то красноватые с рубиновым оттенком. Микаэла Федоровна посмотрела на небо, глубоко вздохнула и не то удивленно, не то обиженно проговорила:

— Господи, и звезды-то не такие, как наши, — большущие, и висят низко, словно спелые яблоки. А воздух чистый, смолистый, легко дышится.

Я был счастлив: хоть воздух наш понравился.

— Боря, ты когда будешь завтра? — спросила Наташа так просто, словно оба были уже сибирскими жителями.

— Когда скажете, — ответил я покорно и посмотрел на Микаэлу Федоровну.

— Телефон-то у нас в номере действует или только для украшения?

— Действует.

— Ну, позвони с утра, мы ведь тут ничего не знаем, — подсказала Курникова-старшая.

В понедельник я, как всегда, за двадцать минут пришел на работу. В бытовке меня ждала Мара. Она кинулась навстречу, будто сто лет не виделись.

— Боря, во всех бригадах только и говорят о солдатских посиделках, спорят, кто на очереди. Связисты примкнули к пехотинцам, потому что их мало. Пограничники волнуются по другому поводу: их очень много, предлагают группироваться по годам службы. Я позавчера и вчера ждала тебя в общежитии, да так и не дождалась… Ты не слушаешь меня?

— Слушаю, — очнулся я.

— Девчата тоже хотят перенять эту форму, но я не придумала, по какому принципу их группировать. И вообще, мне очень надо поговорить с тобой. Давай после работы встретимся.

— Не могу, Мара.

Вошел бригадир Муромцев, за ним Гена, Юля. Разговор оборвался. Ветров был весел, румян с мороза, но увидел меня рядом с Марой и сразу потускнел. Юля, наоборот, просияла, схватила Гену за руку, начала о чем-то допрашивать. Кровельщики готовились к расчистке снега на нулевом цикле очередного корпуса, они уже больше месяца не занимались своим делом. И сейчас, громко стуча лопатами, вываливались из бытовки. Бригадир задержал меня: