После пламени. Сборник

Феанор последовал его примеру.

⁂

Атани сгрудились, не понимая, что происходит. Испуганные малыши, хотя тела их были взрослыми. Увидев, что тот, кто лечил их, кто заботился о них, поскакал прочь, они жалобно закричали — и в этих бессвязных звуках была мольба не покидать их.

На Феанор даже не обернулся. Судьба своего народа была ему неизмеримо важнее судеб Людей.

Свет Сильмарилов стремительно удалялся на северо-запад.

39

Я слышал горестные крики Детей. Мне было жаль атани, жаль до щемящей боли в груди. До этого момента я и сам не знал, что успел привязаться к Младшим. Глупо, бессмысленно привязаться.

Но я не разрешил себе оборачиваться. Дети одеты, волки помогут им добыть пропитание, да и научиться кое-чему Люди всё же успели. Не пропадут. А если и пропадут, то не все.

Я не могу позволить себе жалеть атани, когда речь идёт, скорее всего, о войне с Аманом. Если я сумею отбиться — а я сумею! должен суметь! — я вернусь к Людям. С Феанором или один — вернусь. Через месяц, через год, через сотню лет — вернусь.

А сейчас я не стану оборачиваться. Не стану думать о своих разрушенных планах и о сомнительной судьбе тех, кого сделал своим народом.

Не стану.

Я должен смотреть вперёд.

40

Всю дорогу Мелькор молчал. Казалось, он не замечал Феанора. Бешеная скачка сменялась короткими передышками, когда Бурузурус выбивался из сил. Мелькор, впрочем, не останавливался. Спрыгивал на землю и шёл пешком до тех пор, пока отдохнувший конь не догонял его.

Для Феанора первый день скачки был сущим кошмаром: мысль о том, что, быть может, уже случилось с его народом теперь, когда заложника нет,— эта мысль была самой страшной. Самой — потому что не единственной. Молчаливая злость Мелькора давила каменной глыбой. И к этому добавлялось безумие скачки воплощённых духов, скачки, которую нолдо не мог долго выдерживать.

Но он должен был любой ценой приехать в Ангбанд одновременно с Мелькором.

Что с того, что Властелину Эндорэ сейчас не до нолдор? Мелькор в Ангбанде не один!

На второй день Феанору стало легче: тело, лишённое пищи и воды, просто потеряло чувствительность к боли и голоду, и Пламенный невольно вспомнил всё то, что было с ним тогда, в Арамане, по пути на север Мира. Пламенный снова становился Пламенем — и не отстать от мчащего Валы стало просто.

Как тогда — всего сто лет назад. Вечность назад.

Так прошло несколько суток. Или месяцев. Или лет. Время слилось в бесконечную изматывающую круговерть. Стук копыт, острый запах конского пота, земля, стремительно несущаяся назад.

Вокруг были уже предгорья, поросшие сосняком, когда Тёмный Вала остановил коня и застыл, вслушиваясь. Блестящие от пота бока Бурузуруса тяжело вздымались.

Феанор, одержимый скачкой, не сразу заметил остановку Мелькора и проскакал едва не полсотни локтей вперёд. Потом развернул коня, шагом подъехал к Тёмному Вале.

Очень хотелось спросить, что там. Но задавать сейчас вопрос… Мелькору, не желающему разговаривать… Феанор кусал губы и не решался нарушить молчание.

Вот Мелькор нахмурился, раздражённо скривил губы. Вот прищурился, видимо, обдумывая услышанное. Вот резко вздёрнул подбородок, похоже, отдавая распоряжения. И устало ссутулился в седле, закончив разговор.

Феанор ждал. Он молчал, но от его напряжённой неподвижности конь испуганно вздрогнул. Костяшки пальцев, сжимающих поводья Ломэ, побелели совершенно.

Некоторое время Тёмный Вала оставался неподвижным. Потом с усилием выпрямился. Расправил поникшие было плечи. Уголки рта приподнялись, а над головой сгустились тени, напоминающие не то языки тёмного пламени, не то чёрную корону о трёх зубцах. Весь вид Мелькора теперь излучал спокойную уверенность: «я — здесь — значит — всё — в — порядке».

Так и не сказав ни слова, не взглянув на Феанора даже, Тёмный Вала пустил Бурузуруса неспешной рысью. Властелин Эндорэ возвращался в свою цитадель.

«Война!» — понял Феанор. Нолдо бессильно уткнулся лбом в гриву коня.

Перед Пятой битвой

Гильрас Тинриэль Перед Пятой битвой (накануне Нирнаэт Арноэдиад)

Рукопись в числе прочих хранилась в библиотеке Ривенделла, куда она, судя по всему, попала из рукописного собрания Эрегиона. Датируется примерно ⅩⅢ—ⅩⅣ веком Ⅱ эпохи. Рукопись написана на адунаике. По своему стилю несколько напоминает записи так называемых «видящих». Но в данном случае это, судя по всему, литературный приём, и мы имеем дело с вымышленным художественным произведением. Впрочем, происхождение рукописи неизвестно.