После пламени. Сборник

Майтимо налил настоявшийся квенилас в чашку и слегка отхлебнул. Всё-таки никогда не знаешь до конца, на что ты способен. Вот и от Финарато в Амане никто ничего особенного не ожидал. Да и от себя самого Майтимо никогда не ожидал, что… А вот этого не надо,— строго сказал себе Маэдрос.— А вот это совершенно не обязательно. Это давно прошло, и хотя забыть не получается (повезло все-таки в этом смысле смертным), но это ещё не значит, что непременно нужно вспоминать. В конце концов, ему повезло, Финакано снял его со скалы, а потом ему удалось вновь стать воином и вождём, и вообще справиться с собой, и всё стало совсем не плохо. Не плохо… Вот только сны приходили почти каждую ночь… Почти каждую ночь ему снилось, что он висит на скале Тангородрим, и с этим ничего нельзя было сделать, не помогали ни заклинательные песни, ни сонные настои. И он совсем не мог спать один, каждую ночь с ним ложился кто-то из братьев, и тогда этот ночной кошмар можно было терпеть, потому что в разгар боли и ужаса он находил чью-то руку и понимал, что он среди друзей. А потом сны начали повторяться реже, реже и к тому времени, когда он окончательно поселился на Химринг, почти совсем прекратились. Почему же сейчас опять в памяти всплыли воспоминания?

Да всё просто, решил Маэдрос. Всё-таки впереди сражение, и отнюдь не рядовое. Поэтому он и нервничает немножко. Всё это ерунда. Майтимо отхлебнул ещё немного квенилас, и обжигающе крепкий напиток дошёл до самого сердца, прогоняя из него мрак и ужас Ангамандо. Воспоминания по-прежнему не уходили, но сделались отстранёнными, как будто всё это происходило не с ним.

Когда орёл принёс Майтимо и Финакано на северный берег Мифрима, Маэдрос совсем ничего не соображал, и кажется, ничего не чувствовал. Чуть позже пришло ощущение радости… облегчения… и слова подходящего не подобрать, но по крайней мере он на время обрёл способность чувствовать что-то. И тут как раз примчался брат, то ли Карнистиро, то ли Тиелкормо, странно, они совсем не похожи друг на друга, но он так и не понял, кто из них был, хотя почему-то не сомневался, что это кто-то из них двоих. И потом, сам не зная почему, так и не спросил об этом. А помнил Маэдрос тем не менее эту встречу очень хорошо — у то ли Тиелкормо, то ли Карнистиро не только лицо, но и вся рубашка была мокрой от слёз, хоть выжимай. А потом Тиелкормо (или всё же Карнистиро?) заснул, прикорнув рядом, а Майтимо сначала, кажется, тоже заснул, но вскоре сон перешёл в какую-то непонятную полуявь-полубред. Очень скоро эта полуявь стала привычной, перемежаясь только постоянными кошмарами. Иногда Маэдрос помнил, где находится, иногда нет. А в один прекрасный день (или ночь) ему в голову пришла простая мысль — как было бы хорошо, если бы Финакано ответил тогда на его мольбу и прикончил его. Эта мысль прочно засела в голове у Майтимо, и он лелеял её с утра до вечера и с вечера до утра в промежутках между кошмарами и каким-то неясным забытьём.

Но один раз в шатёр Маэдроса вошёл Финакано. Наверное, он и раньше приходил, просто Маэдрос не замечал его. А на этот раз заметил. Маэдрос смотрел на друга, и по своему обыкновению думал о желанной и быстрой смерти, которая обошла его там, на Тангородрим. И вдруг он испугался, что Финакано услышит эти его мысли. Маэдрос был в таком состоянии, что не различал, кажется, пахтиа и латиа. И с этой минуты у него появилась другая навязчивая идея — Финакано не должен узнать, что Маэдрос сожалеет о том, что друг не убил его в Железных горах. Он постоянно вспоминал об этом днём и ночью, так человек боится в бреду выдать какую-то свою мысль. Гораздо позже Майтимо стало известно, что как раз в это время он особенно сильно перепугал всех целителей. На него и раньше не действовали заклинательные песни, но теперь к нему совсем нельзя было пробиться через аванир.

Но Маэдросу иногда казалось, что именно это отчаянное желание закрыться оказалось той соломинкой, которая вытянула его к свету. Всё-таки впервые за долгое время он думал о чём-то, кроме своей боли.

И вот в один прекрасный день (на этот раз Майтимо знал, что это действительно был день, точнее утро), вынырнув очередной раз из забытья, он услышал чьё-то пение. Голос принадлежал женщине и был незнаком Маэдросу. Наверное, она превратилась из девочки в девушку в то время, когда он с отцом и братьями жил в Форменосе. И песня была новая, незнакомая. Женщина пела не о Валиноре, а о Средиземье. Непонятно почему Майтимо захотелось выйти и посмотреть на то, о чём она поёт. Именно это он и попытался сделать, но, как и следовало ожидать, у него не получилось. Вероятно, после этой неудачной попытки Маэдрос опять впал бы в оцепенение, но тут в шатёр вошёл Финакано. Увидев друга в столь непривычном за последнее время состоянии, он чуть не впал в оцепенение сам, однако же быстро пришёл в себя и помог Маэдросу выйти на свежий воздух.