После пожара

Пятью ступеньками позже бόльшая часть подъема по-прежнему впереди, а мои коленки дрожат так сильно, что я опасаюсь рухнуть. Еще через шесть ступенек от боли и отчаяния я готова расплакаться. К тому моменту, как моя трясущаяся нога ступает на площадку верхнего этажа, мне кажется, что в руки вставлены раскаленные добела металлические штыри.

Шатаясь, я ковыляю к небольшому пристенному столику, ставлю на него коробку и едва не рыдаю от облегчения. Предплечья немедленно начинает колоть острыми иголочками, но в сравнении с агонией предыдущих минут это ощущение прекрасно. Я опускаю руки по бокам и жду, пока они отдохнут, а тем временем осматриваюсь.

На втором этаже Большого дома размещаются спальня отца Джона, его кабинет и комнаты его жен. Жен у Пророка шесть – я имею в виду на сегодняшний день, – степень расположения отца Джона к каждой легко вычислить по отведенному ей месту. Одна делит постель с мужем, вторая занимает соседнюю комнату, четыре остальные вынуждены обходиться двумя спальнями дальше по коридору. Установленный порядок не обсуждается, но в Легионе распространено мнение, что раз в неделю – а то и, говорят, раз в день – все шестеро меняются комнатами в зависимости от предпочтений супруга.

Ты узнаешь это, нашептывает мне внутренний голос, когда сама переедешь сюда. Теперь уже скоро… Я отмахиваюсь от его шепота. Сегодня он особенно точно подмечает болезненную правду, однако я не в настроении ее слушать.

Еще выше находится мансарда – в ней живут дети отца Джона. Сама я там не была, но слыхала, что она состоит из двух комнат, заставленных двухъярусными кроватями; одну, более просторную, спальню занимают мальчики, другую, гораздо меньших размеров, – девочки. Всего детишек одиннадцать, хотя на самом деле вопрос не такой простой.

Все они родились после прибытия на Базу Джона Парсона, и, как гласит официальная версия, все являются его родными отпрысками, даже те, на чьих матерях он женился позднее. Повторюсь, это официальная версия. Но слухов никто не отменял, потому что люди есть люди, несмотря на священный статус Третьего воззвания. Так вот: ходят слухи, что после отбоя, когда всем дверям полагается быть запертыми, некоторые из моих Братьев наведываются в Большой дом, причем с разрешения отца Джона. Что это те же мужчины, которые по ночам приходят к Элис, Лене и другим молоденьким девушкам, и что двери им открывают Центурионы. И что под покровом темноты творятся непотребные вещи.

Онемение в руках почти прошло – их еще покалывает, но, во всяком случае, они на месте, – так что я вдыхаю поглубже и беру коробку со столика. Протестующие мышцы тут же отзываются резкой болью, но я стискиваю зубы и тащу свою ношу к кабинету отца Джона. Стучу ногой в дверь – гораздо аккуратнее, чем во входную.

– Входите, – отзывается Пророк, и я вновь – как всегда – поражена мощью его голоса. Он как будто раскалывает все остальные звуки, напрочь отсекает их и почти физически заставляет внимать ему. Повиноваться.

Я сгибаю коленки и пытаюсь дотянуться до дверной ручки. Касаюсь ее кончиками пальцев, но взяться как следует не получается – мешает коробка, зажатая между мной и дверью. Внезапно я чувствую, что не способна выпрямить ноги, их словно заклинило в полусогнутом положении.

– Входите, я сказал! – кричит отец Джон.

Я цепенею. Ни взяться за ручку, ни отпустить коробку я не могу и совершенно не представляю, как объяснить эту нелепую ситуацию отцу Джону. Так и стою, скрючившись, плечо прижато к дверному косяку, коленки дрожат от натуги, и наконец изнутри доносятся звуки: скрип ножек стула по деревянному полу и следом – тяжелые шаги.

Дверь распахивается, отец Джон заполняет собой весь проем и взирает на меня, красный от злости. Как только он понимает, в чем мое затруднение, багровое недовольство сменяется сияющей улыбкой, исполненной добросердечия. В животе у меня екает, я вдруг осознаю, что какой-то частью души до сих пор отчаянно жажду его одобрения – несмотря на то что случилось с мамой, несмотря на все.

Жалкая, шепчет мой внутренний голос, ты просто жалкая.

– Мунбим! – восклицает отец Джон и выхватывает посылку из моих рук с такой легкостью, словно она весит не больше пушинки. – Кто велел тебе принести это сюда? Кто поленился сделать это сам? Говори!

– Никто, отче, – мотаю я головой. – Я сама захотела.

Его улыбка становится еще шире.

– Вот умница! Добрая, славная девушка. Ну же, входи.

– Спасибо, отче.

К боли в руках присоединяются резкая боль в пояснице и пульсация в висках, однако я переступаю порог, стараясь не морщиться, а когда отец Джон закрывает за мной дверь, сдерживаю неровное дыхание.

Он огибает свой письменный стол, ставит коробку рядом с Библией в толстом кожаном переплете, отрывки из которой зачитывает нам на воскресной утренней проповеди, затем хмурит брови.

– Как ты себя чувствуешь, Мунбим? Может, тебе стоит прилечь?

Качаю головой.

– Все хорошо, отче, – говорю я и сама слышу, что мой голос звучит не слишком убедительно. – Через минуту буду в полном порядке.