После праздника

А утром… Об утре всего не скажешь — такая начиналась кутерьма! Но ровно в восемь квартира пустела, а в передней выстраивались у вешалки тапочки: большие с размятыми задниками мужа, с помпонами, одним полуоторванным — Андрюшина работа! — жены и маленькие клетчатые сына.

Целый день они не виделись, жили каждый своей жизнью: муж — в научно-исследовательском институте, жена — в школе, Андрюша — в детсаду.

…В этот раз Андрюшу согласилась забрать из детсада домой соседка — есть же на свете добрые люди! И, между прочим, не родственники… А муж обещал заехать за женой на работу в десять минут седьмого. Им предстояло длительное мотание — выбирать подарок другу на день рождения, а это в конце рабочего дня да еще в пятницу — ох, нелегко.

Удивительно, но муж явился вовремя. Заляпанный весенней грязью, неказистый, с проржавелыми крыльями, «Москвич» стоял, степенно выжидая у ворот школы, когда жена, застегивая на ходу пальто, сбежала по ступенькам, и муж, взглянув на нее в боковое стекло, подумал, какие у нее и вправду стройные и тонкие ноги и вообще какая она…

— Ну! — произнесла жена, не успев еще продышаться. — Куда поедем?

Муж молчал, зная, что на вопрос она сама и ответит.

— На Ленинский, в «Москву», «Лейпциг».

Муж включил зажигание, и поехали.

— Смотри, — сказала жена, приоткрыв окно и оглядываясь на свернувшую от них на повороте длинную, серебристо мерцающую машину с зеленоватыми стеклами, — московский номер, и сколько их сейчас развелось! Это что, здесь покупают или оттуда привозят?

— Когда как, — небрежно, рассеянно ответил муж. — Но, знаешь, с ними мороки! Запчастей потом не достать.

— Ну конечно! Ты всегда найдешь чем утешиться. Зато с этой колымагой у тебя хлопот нет.

— А что? — невозмутимо произнес муж. — Ходит вполне прилично и прочная — сколько ведь лет!

— Вот именно!

Они помолчали. Муж смотрел вперед, жена вбок. У нее волосы были подняты вверх, открывая затылок с глубокой ложбинкой: муж это не видел сейчас, но знал.

— Давай, — вдруг сказала жена, — заедем в антикварный.

Он не стал возражать, хотя делать им там, считал, было нечего.

Вошли. И она сразу куда-то от него исчезла. Он не глядел, что выставлено в витринах, искал ее. А когда нашел, увидел узкие, под светлым пальто плечи, обрадовался: она нагнулась над прилавком, что-то разглядывала. Что-то яркое на желтоватом в трещинках фоне — цветы, ему показалось, аляповатые, но она глядела восторженно, затаив дыхание.

— Что это? — спросил он.

Она взглянула на него зло, ему даже показалось, с внезапной ненавистью, не ответила ничего, прошла вперед, точно вдруг его застыдившись. А он остался стоять, не решаясь за ней двинуться, видя перед собой это ее такое вдруг чужое, злое лицо…

Она вернулась, они сели в машину и поехали.

У метро продавались цветы. Он хотел сказать: «Давай я куплю тебе?» Но промолчал, проехал мимо.

Вошли в универмаг. И там он снова ее потерял. Купил себе мороженое, ел, поджидая у выхода.

Она вернулась опять ни с чем.

— Дальше? — спросил он ее.

Она кивнула.

Так они заезжали из магазина в магазин, и он терпеливо ждал, пока она ходила, смотрела, и видел, что лицо ее становится все более замкнутым, недовольным, и теперь они оба молчали, и она и он.

— Ну хватит! — сказала она, когда приближалось уже время закрытия магазинов. — Купим вот эти рюмки — и все.

Раскрыла кошелек, вынула деньги, протянула ему:

— Иди плати.

…Они возвращались по опустевшим уже улицам: город рано вставал на работу и рано ложился спать.

— Дурацкий день, — сказала она, по-прежнему глядя вправо.

— Почему дурацкий?

— Непонятно? Тебе и это не понять!.. — она досадливо усмехнулась. Вздохнула: — Господи, как устала!

Внезапно он тоже почувствовал, что очень устал. Ему вообще всегда передавались ее настроения. И хотя он пытался, бывало, развеселить ее, когда она была грустна, но в себе самом при этом никакого веселья не чувствовал, насильно оно ему тогда давалось. А она, казалось, и не понимала, и не чувствовала, что все это ради нее. Отмахивалась: «Отстань! Оставь меня в покое…»

А ведь любила! Если бы он не знал точно, что любит, так разве бы… Нет, любила, но почему-то… «Ну, — он думал, — молодая еще…»

Они были совсем почти у самого дома, когда «Москвич» вдруг остановился, чихнул и заглох окончательно.

Он, отлично понимая, что это теперь бесполезно, выжимал педали, щелкал ключом, страшась взглянуть ей в лицо, страшась увидеть, услышать…

Наконец вылез, раскрыл капот: в темноте и понять было трудно, в чем дело. Вынул инструмент, зачистил клемму — без толку. Да, наверно, аккумулятор. Достал ручку, решил так завести.