После праздника

Но это внешняя радужная канва, а имелась еще и внутренняя, и не без шероховатостей. Говорить об этом неловко, даже становясь в позу гордого неприятия подобного. И тем не менее придется сказать, что отношения двух людей не встретили, как и следовало ожидать, деликатного молчания со стороны окружающих: о них заговорили, и отнюдь не в доброжелательной форме. Да, и победителей на самом деле судят — причем с особенно сладостным смакованием подробностей. А поскольку разносить сплетни — привилегия в основном слабого пола, то больше всего досталось Татьяне Львовне, к мужчинам же эта женская молва, оказывается, как правило, милосердней, снисходительней.

Итак, Татьяна Львовна, в своей короткой юбочке и спортивных свитерочках, стриженая, носатенькая, скромного девчоночьего обличья, стала мишенью язвительных шуточек, намеков. Но характер у нее был сильный, стойкий, и она не оробела, не утратила привычки вздергивать волевой подбородок, идти по гулким консерваторским коридорам, чеканя каблучками шаг, заниматься самоотверженно со студентами Вербенко, в качестве его ассистентки, и еще с тремя своими собственными, которых ей поручило руководство, отметив таким образом ее педагогический успех с «трудным» Адрианом.

Но мало кто знал — а, собственно, знать многим такое и не обязательно — о жизни Татьяны Львовны вне консерваторских стен, о комнате ее в коммунальной квартире, почти целиком занятой стареньким кабинетным роялем фирмы «Ратке», о дребезжащем, слабом его звуке, беспокоящем раздражительных соседей.

Мало кто знал, как жила она там вдвоем с мужем Игорем, скромным научным работником, не хватающим, как говорится, с неба звезд, но милым, интеллигентным и — как Татьяна Львовна имела обыкновение повторять — все, все понимающим.

Правда, как выяснилось, понимание Игоря все же однажды обнаружило свои пределы. И хотя он был весьма далек от консерваторского мира, кое-что дошло, по всей видимости — случайно, до его ушей, что вызвало, скажем осторожно, у него недоумение.

Случилось это, надо сказать, хотя уже и после победы Адика на международном конкурсе, но отнюдь не на гребне успеха. Увы, все требует закрепления, новых и новых усилий, иначе начинается разрушение, разбазаривание добитого — и как раз так можно охарактеризовать тот период в жизни Адика: начинался явный спад.

Что было тому причиной? Легкомыслие ли, все еще им не изжитое, безответственность и лень, разнеженность после успеха? А может, одной из причин оказалось и то, что Татьяна Львовна, увлеченная любовью, как-то ослабила педагогический надзор над своим подопечным?

Словом, необходимо было возобновить прежний ритм занятий, обрести потерянную было форму готовности номер один.

А тут, значит, Игорь со своим недоумением.

…Да уж, в решительности Татьяне Львовне не откажешь! Взвесив ли, продумав ли все или действуя просто по наитию, по не очень, впрочем, надежной подсказке сердца, она, как смогла короче, объяснила Игорю ситуацию, после чего он скоропалительно отбыл из комнаты в коммунальной квартире в центре старой Москвы в Новые Черемушки к своей престарелой маме.

А Татьяна Львовна осталась одна — то есть не совсем одна, но останавливаться на этих подробностях и в самом деле, думается, излишне.

Что же касается позиции Адика в тот период, то бишь тогда, когда Татьяна Львовна решила расстаться с мужем Игорем, то о сем, к сожалению, ничего не известно. Но, основываясь на некотором знании его натуры, можно предположить, что, скорее всего, он решил ни во что не вмешиваться: как будет, мол, так и будет. Его натуре вообще не была свойственна инициативность. Он уступал, покорялся обстоятельствам, вообще-то, как правило, для него благоприятным.

К слову, в развитии этой его уступчивости немалую роль сыграла и его внешность: потому что красота нередко привносит в характер человека нечто женственное, кокетливо-ненадежное, неумышленно-коварное, и это особенно заметно, когда обладатель такой яркой красоты — мужчина.

Итак, Адик, надо полагать, предоставил событиям развиваться, а сам особо не вмешивался ни во что.

Ну а Татьяна Львовна, как и прежде, большую часть времени проводила в консерватории: являлась туда рано утром, уходила поздно вечером, перекусывала где попало по-студенчески. И носила все те же короткие юбки и спортивные свитера, — и только если вглядеться, приметы усталости угадывались все чаще в ее лице, и вообще она чуть-чуть, почти незаметно, постарела…

А Адик, напротив, только-только еще вступал в пору мужской зрелости; закончил консерваторию, поступил в аспирантуру, съездил еще раз на конкурс и получил еще одну премию, так что репутация его в филармонических кругах, можно сказать, уже укрепилась.

И иной раз навязчивой казалась ему опека его педагога-возлюбленной, хотя он и сознавал, что пользу их совместные занятия еще приносят и отказываться ему от такого подспорья нельзя — п о к а  е щ е  н е л ь з я.