После праздника

…Не выкинули. Засунули, так же друг от друга таясь, по молчаливому как бы сговору, за книжные полки. И пролежала она так годы, забытая, затихшая. Пока не затеяли ремонт. Дашка школу уже кончала — вот, значит, сколько времени прошло. И тут она объявилась, совершенно нежданная. И все сызнова всплыло: та поездка, молодость, уже прошедшая, и тогдашняя саднящая, хотя и неясная вполне вина, от которой отмахнуться в то время все же удалось как-то? А вот если теперь смахнешь, и другое ведь может потеряться — их молодость, их собственные жизни.

АРХАНГЕЛЬСКОЕ

Наталья умерла сорока восьми лет, не дожив до своего дня рождения две недели. На похоронах не было ее мужа, с которым она, правда, давно разошлась. Не было родителей, умерших раньше. Не было сына, оказавшегося в командировке, опоздавшего. И Веры тоже не было, она уехала в отпуск к морю, да и неизвестно, сочли ли бы нужным ее оповестить. Кто? Не родственница, не близкая подруга, просто жили по соседству, причем давно, успели разъехаться и не раз еще поменять квартиры. Иногда перезванивались, виделись с каждым годом все реже. Даже не сверстницы: Наталья была старше на семь лет.

Тогда, в то время, это казалось разницей. Вера подглядывала в дверной глазок, как из квартиры напротив выскакивала уже почти взрослая Наталья, всегда в спешке, всегда опаздывая, в крошечной, как нашлепка, вязаной шапочке на пышнейших, до плеч распущенных темных волосах, в жакете с гигантскими пуговицами по тогдашней моде — не дожидаясь лифта, мчалась по лестнице вниз, стуча каблуками, и с грохотом хлопала в подъезде дверь. Никогда, ни разу Наталья дверь за собой не придержала. А Вера уже стояла в кухне у окна, откуда открывался двор, который Наталья пересекала почти бегом и исчезала в арке. Вера не сомневалась: в арке кто-то Наталью ждал.

Дом их был построен еще до войны, прежде числился ведомственным, а после, в результате различных событий, отселений, разменов, разводов, переворошился настолько, что некоторые квартиры стали коммунальными. Как раз в такой Вера и жила. И, между прочим, сколько впоследствии ни переезжала, какие бы стены ни обживала, ни обустраивала, олицетворением  д о м а, куда она возвращалась в сновидениях, мысленно, оставалась навсегда та комната в общей квартире, с крытым линолеумом длиннющим коридором, заканчивающимся ванной, очень просторной и даже с окном, за которым во весь рост вставала церковь Утоли мои печали, свежеоштукатуренная, с сияющим куполом строгой стройной колокольни.

А вот Наталья жила без соседей, хотя и на такой же в точности площади. Поэтому, верно, могла позволить себе не прибирать, фантастический прямо-таки кавардак устраивать, а в ванной, в китайском пестром эмалированном тазике, постоянно что-то у нее отмокало в черно-коричневой жиже: была у Натальи страсть перекрашивать надоевшие вещи в черный цвет.

Не всегда эксперименты такие удавались. Натальина мать возмущалась, но, кажется, успела осознать, что дочь не остановить: ни в порче добротных, вполне еще носких кофточек, ни в тайном курении, в туалете, ни в постоянной, ненормальной спешке — куда, зачем?

«Наталья!» — слышала Вера вопль-окрик из соседней квартиры. «Наталья!» — гремело так, что хотелось уши заткнуть. «Наталья!» — если бы на Веру подобное обрушилось, она бы никогда, ни за что… не рискнула, не осмелилась. Но ее, слава богу, воспитывали иначе, и сама она, конечно же, не навлекла бы на себя столь жуткий родительский гнев. Как это — чтобы по лицу ударили — и в ответ рассмеяться? Немыслимо, непонятно — бездна, край.

А Наталья свободно, бестрепетно по краю гуляла. Когда весь дом уже спал и одна из жилиц, пенсионерка, исполняющая обязанности лифтерши, неся дежурство в подъезде по ночам, после одиннадцати закрыв входную дверь уложенной поперек палкой, только-только сладко прикемаривала, тут раздавался требовательный стук. И ни капли смущения — вот что самое безобразное. «Здравствуйте!» — улыбаясь, звонко произносила Наталья. Жилица-лифтерша молча, уничижительно глядела, как она впархивала в лифт.

Если подумать, возможно, все будущее благополучие, успехи, работоспособность, целеустремленность и прочие, прочие положительные Верины свойства развивались под влиянием этого соседства — примеру как  н е  н а д о ,  н е л ь з я.

Детство, юность Веры сопровождали вопли, причитания Натальиной матери, шепоток зловещий соседей, и хотя при открытых обсуждениях Натальиного поведения она не присутствовала, не допускали ее из педагогических соображений, ей и не надо было слышать, она знала и так.

Знала  в с е. Сталкиваясь с Натальей на лестничной клетке, в лифте, опускала глаза, но только та спиной оборачивалась, спешила жадно вобрать ее облик, волосы, дикое, дивное их изобилье, профиль, мечущийся в резких поворотах, походку неровную, вызывающую, враскачку, исходящее от нее беспокойство — все это вместе, и влекущее, и запретное.