После праздника

Походить на Наталью представлялось ужасным, и вместе с тем Вера понимала где-то в глубине, что, и попытайся она, не получилось бы. Не дано. Такая догадка унижала, злила, и Вера от нее отмахивалась. С осуждающим восхищением глядела, бывало, Наталье вслед, не терзаясь пока двойственностью своего отношения, не нащупав его причин, не дождавшись еще развития, поворотов ни в своей, ни в Натальиной судьбе.

Годы сближали и разводили одновременно, как это обычно и бывает. Преимущества Натальиного старшинства стирались постепенно сами собой. Зато обозначились яснее другие различия. Наталья к Вере, случалось, без предупреждения, по-соседски забегала, на «две минуты». Забиралась с ногами на диван, скинув небрежно туфли-лодочки, чуть ей великоватые, «одолженные», как она говорила, хитро сощурясь, у матери. «Одолженными» оказывались также терпкие, душные духи, еще какие-то ослепляющие Веру предметы, а однажды у соседей напротив разразился особенно мощный скандал: Наталья осмелилась отправиться в кино в «одолженной» материной неслыханно дорогостоящей шубе.

Заскочив к Вере «на минуту», Наталья забывала, верно, что куда-то торопилась: уютно мурлыкая, чаевничала, болтала ни о чем. Но так, что Вера сидела завороженная. В Натальином изложении каждый пустяк обрастал удивительными подробностями, остроумными, точно наблюденными деталями, и Наталья темперамента не жалела для единственной своей слушательницы. Щедрость такая Веру подавляла. Она старалась чем могла гостье угодить, заваривала заново чай, доставала из семейных запасов варенья-соленья; ничего-то Наталье не надо, ни лакомств, ни самой Веры, а надобно только одно — себя, свое выплеснуть, и перед кем, неважно.

От чего-то она изнемогала, томилась, несмотря на свою праздничность, являясь в материных тряпках, побрякушках не столько даже, верно, из потребности себя украшать, сколько по какому-то вызову. Ведь ей каждый раз доставалось, мать наказывала; одного, другого ее лишала, но снова Наталья подыскивала к шкафам ключи, снова нарывалась.

В квартире Натальи все содержалось под замками. Ящики, ларчики, двери в каждую комнату запирались, а дверь входная громыхала задвижками, цепочками. Что тому было первопричиной, Натальина ли злонамеренность, от которой близким приходилось обороняться, или злонамеренность родилась как протест, Вера не знала и не очень задумывалась. Натальины родители часто уезжали — на дачу, за рубеж, отдыхать, по делу. А возвращались неожиданно. «Нагрянули», — вздыхала Наталья. Собственно, употребление множественного числа оказывалось не совсем точным: все баталии, угрозы, кары вершила Натальина мать, а отца у Натальи не было, был отчим.

Вере казалось странным, насколько вопли из квартиры напротив не соответствовали внешности живущих там людей. Голоса отчима Натальи, кстати, и вовсе не было слышно. Но ее мама… такая нежная, хрупкая, с бледными, серебристыми, тщательно уложенными волосами, с обаятельной улыбкой — это Вера от взрослых слышала определение «обаятельная». И с Верой Натальина мать ласково, тактично обходилась, и отношения с соседями умела поддерживать самые доброжелательные.

Как она их благодарила! — ну за каждую малость, пустяк. Скажем, перегорела лампочка, потолки высокие, достать можно только с верхней ступени стремянки, а у матери Натальиной от высоты кружилась голова, муж в отъезде, и слабым, растерянным голосом: ради бога… вы не поможете? Конечно, помогали.

Натальина мать сияла признательностью, и к празднику, непременно, либо являлась с коробкой конфет, либо еще с чем-то, неважно, ведь дорого-то внимание…

Верины родители, как тогда говорили, являлись интеллигентами в первом поколении. То есть Верин папа, работая на заводе, поступил на заочное в институт, потом из Краснодара в Москву перебрался, когда его зачислили в академию. Это звучало: академия, перспективы. Этапы: от общежития и до комнаты в центре столицы. Солидный, бывший ведомственный, довоенной, крепкой постройки дом. Рядом сквер с чугунной оградой, старушки, собачки, детишки с нянями. Метро близко, а на пути к нему булочная-кондитерская, где без всякой давки продавались торты, украшенные кремовыми розочками.

Веру учили музыке, английскому. В семье их властвовали порядок, дисциплина. Когда в комнате пятнадцать квадратных метров и трое живущих в ней спозаранку спешат изо всех сил приблизить счастливое будущее, порядок необходим. У каждого — рабочее место, кровать, стопка книг, а в углу пианино.

По воскресеньям папа водил Веру на каток. Она спотыкалась, падала у барьера для начинающих, а папа в отблесках разноцветных огней носился по кругу, немножко нелепый, о спортивной форме тогда и не думали, в пузырящихся на коленях старых брюках, прихваченных внизу резинками, в кроличьей лысой ушанке, но с выражением упоенной отрешенности. Папа учил Веру сызмальства заботиться о здоровье.