После праздника

— Ну вот, — произносит с раздражением мама. — В кои-то веки хочешь устроить праздник, так куда там! Ни тебе поддержки, ни благодарности. Прекрасное было настроение, так испортили вконец!

Володя недоуменно поднимает глаза: хорошее настроение? Когда? Когда она по телефону говорила?

Он облизывает ложечку. Он занят одним: изо всех сил старается отвлечься от мысли, которая так и лезет в голову, — мама лжет. Настроение ей никто не портил. Ей не праздник был нужен, а только чтобы чем-нибудь заняться, спастись от своих обид.

Володя, сгорая от неловкости, продолжает улыбаться. Ему кажется, что его губы прилипли к деснам, а челюсть будто вставная. Он думает: какая же отвратительная у него, должно быть, улыбка.

Мама вздыхает: «Родные вы мои детишки. Вот только вы у меня и есть».

Расплачивается с официанткой, встает, идет между столиками, скашивает глаза в зеркало, подходит ближе и озабоченно пудрит нос.

…Учится Володя в общем прилично. И ему очень приятно, что на родительские собрания в школу приходит папа. Папа красивый, слегка уже седой, темноглазый. Он подъезжает к школе на своих «Жигулях». Почему-то так получилось, что, когда они с мамой разошлись, папа и  п о ш е л  в  г о р у. Коля, мамин муж, к успехам папы относится спокойно. Мама — нет. Она уверяет, что дело не в папиных способностях, а в  с в я з я х. Коля обрывает ее: «Перестань. Работящий мужик. И — везучий». Тогда мама обращает внимание уже на Колино, отнюдь не самое блестящее положение. Он отвечает ей в тон: «Да просто связи не те…»

Володе нравится идти по школьным коридорам рядом с папой. Тогда все преображается: привычное, будничное, надоевшее кажется праздничным. Весело, гулко, веско разносятся по пустому зданию школы их шаги: родительские собрания проходят по окончании уроков. Папа — их классная беседует с ним отдельно — очень серьезно, со вниманием расспрашивает об успеваемости сына. Володя стоит в стороне. Ему не надо вслушиваться, он все читает по лицам. Выражения лиц взрослых очень откровенны: считается, что это дети не умеют притворяться, — взрослые, может, и умеют, но то ли забывают, то ли думают, что им дозволено все.

Папа и классная смеются. Володя без труда угадывает, что этот их смех уже к нему не имеет отношения. Он слишком привык к классной, чтобы замечать ее молодость и привлекательность, но сейчас понимает: классная хорошенькая и молодая, папа тоже еще молод и хорош.

Это — ничего. Тут ничего нет особенного. Просто в обычае взрослых — вдруг отвлекаться от важного, нужного на пустяки. Володя ждет. Папа оборачивается, и в выражении его глаз мелькает что-то виноватое — Володя отмечает, но не позволяет себе на этом сосредоточиваться.

Получается, он постоянно одним занят: не углубляться, не обострять. Папа подходит, кладет на плечо сына руку, и Володя сжимает губы, чтобы не заскулить — восторженно, по-щенячьи, согреваясь до самого сердца теплом этой руки.

Они одеваются в школьной раздевалке и идут домой к папе. Папа принимает сына по-холостяцки, потому что жена его Валентина, как обычно, в командировке. Но папа уже, видно, привык обходиться один: Володе смешно наблюдать, как он хозяйничает, обвязавшись пестрым в оборочках фартуком. Валентина, с висящей на стене увеличенной, с размер плаката, фотографии, строго за ними следит.

Валентина умная, самостоятельная, доктор наук. К Володе она хорошо относится, но он рад бы, да не может не заметить, что улыбается она ему часто через силу. Мама так определила ситуацию: «Когда у женщины нет детей, существование ее не может быть полноценно!» Володя — опять же помимо воли — догадывается: ну не совсем так…

Валентина  о ч е н ь  л ю б и т  папу. Так любит, что старается сдерживаться, старается поглубже укрыть свою любовь. Ей это удается, и посторонние видят в ней одну строгость, одну властность и говорят, что папа у нее под каблуком. А она любит в папе не только то, что в нем сейчас есть, но и то, что может появиться, что когда-нибудь раскроется. Она папу воспитывает, она вообще из тех, кто все старается довести до высшего уровня, упрямо, увлеченно, пусть даже на это уйдет жизнь. И у нее очень зоркий глаз: она и Володю насквозь видит. И тоже, верно, хотела бы до  у р о в н я  его  д о в е с т и, но только прав у нее тут нет, нет возможности, — она не то что злится, она сама себе не нравится, что по отношению к Володе бессильна, беспомощна.

Кое-какие она, правда, попытки делала. В консерваторию Володю с собой брала на концерты; а там вроде никакого на него внимания не обращала, но, когда он переставал слушать и начинал разглядывать портреты великих композиторов, люстру, потолок, вдруг чувствовал на себе ее взгляд, очень строгий, осуждающий.

«Наверно, — размышлял Володя, — Валентина была бы хорошая мать…» Но дальше запрещал себе думать.

…Стыдно признаться, но в последнее время Володя почему-то начал ужасно уставать, буквально с ног к концу дня валиться. И даже не физически… У него голова гудела, мысли, как лягушки из пруда, выскакивали, а он все боялся, что чересчур далеко они запрыгнут, чересчур…