После смерча

— Ох, и рассмешила же ты меня. Это еще хорошо, когда в землянке, а то ведь на земле под открытым небом в любую погоду спать приходилось. Нет, нет, ты ничего такого не подумай, тогда не девушку — винтов­ку к себе прижимали. Я немного утрирую, но любовь, конечно, тоже была. Помнишь, я тебе о друге своем погибшем, о Мише, рассказывал. В то время и я встре­тил девушку, очень мне хотелось ее поцеловать, но...

Роман задумчиво посмотрел вдаль. Надя придвину­лась к нему, положила голову на плечо.

— Расскажи, Роман...

— ...Стояло лето сорок второго года. Наша диверси­онная группа приехала в приднепровскую деревушку Картон. Всего семь хатенок, а вокруг разросся старый бор. Здесь мы и остановились на отдых. Был тогда с нами баянист, которого ребята прозвали "Пленным". То ли потому, что он из немецкого плена бежал, то ли из-за того, что наши разведчики увезли его в отряд от женщины, у которой он жил. Приехали мы, значит, в этот Картон, остановились посреди улицы, и баянист растянул меха. Играл он мастерски. Со всех сторон на­чали сбегаться детишки, собрались старики, женщины. И вот среди них я сразу же приметил одну девушку. Нездешняя, подумал я, как она могла очутиться в этой глухой деревеньке? Одета девушка была по-городскому. Темно-синее шерстяное платье, из накладного кар­машка выглядывал уголок белого платочка. На ногах туфли на высоких каблуках. Подошел я к ней, а о чем говорить — не знаю. Постоял, постоял, да и вытянул из кармашка платочек.

— Возьмите,— говорит девушка и отступила в сто­рону.

А мне так хотелось заговорить с ней.

— Нет, нет, мне не нужен ваш платочек.

— Я дарю его вам, а от подарка нельзя отказы­ваться.— Она подержала платочек в руках, словно рас­ставаясь с ним, и положила его мне в карман гимна­стерки.— Это вам на память от меня.

— Спасибо, буду помнить.

Когда стали расходиться по хатам, мы с баянистом оказались в той, где жила эта девушка. Звали ее Ле­ной. Она попросила баян и стала наигрывать какую-то незнакомую мне мелодию. Играла она неплохо. Роди­лась и выросла Лена в Минске. Училась в музыкальной школе. Когда началась война, вместе с отцом и матерью эвакуировалась на восток. На одной из станций поезд разбомбили фашистские самолеты. Мать погибла, отец пошел дальше на восток, оставив Лену в Картоне. То­гда я и подумал, а что, если увезти Лену к матери, пусть поживет у нее до конца войны, ведь никого из родни у нее не осталось. Вот только съезжу к матери, расскажу ей о Лене. Мама у меня человек душевный, она поймет. Мы проговорили с Леной до утра, она со­гласилась переехать к нам в деревню.

Прошло две недели, я побывал у матери и обо всем договорился. Как-то в лесу мы выплавляли тол из сна­рядов. Мне не терпелось поскорее сообщить Лене, что мать согласна и примет ее, как родную. Сев на коня, я помчался в Картон, договорившись с ребятами, что ве­чером они приедут за нами. Спешился я возле хаты, где жила Лена, привел коня во двор, поднялся на крыльцо. Лена встретила на пороге в сенях и шепнула, что у них обедают двое партизан-разведчиков. Они ви­дели, мол, из окна, сказали, что знают меня.

— Я сам поговорю с твоей хозяйкой, скажу, что поедешь в отряд, а потом тебя на самолете переправят на Большую землю.

— А что это за Большая земля? — спросила Лена.

— Это — Советский Союз.

— Я здесь просто измучилась. За то, что я тогда приоделась и вышла вас встречать, она меня чуть не съела. А почему, я и не догадываюсь. Скорей бы отсюда вырваться. Кроме меня, никто не знает, что к хозяйке приезжал из Минска брат. Он там у немцев в больших чинах ходит. Я не спала и подслушала их разговор. Он предупредил, чтобы она меня за дочку комиссара вы­давала, тогда, мол, бандиты не тронут ее. Это он так вас называл.

— Понятно, только молчок. Пойдем в хату,— по­следние слова я произнес намеренно громко.

За столом сидели действительно знакомые мне пар­тизаны. Хозяйка возилась возле печи. Я поздоровался.

— Здорово, Роман,— один из партизан привстал из-за стола,— садись с нами. Вовремя, браток, явился, а то бы мы и сами управились.

— Ничего, ничего, скажи им, Роман, что и для тебя кое-что припасено. Это же зятек мой! — хозяйка так и рыскала своими хитрющими глазами.

— У вас же дочки нет,— пробасил все тот же партизан.

— А как же, а вот она,— хозяйка показала рукой на Лену.

— Она не ваша,— сказал, растягивая слова, второй партизан.

— Ну и что, ну, приемная, я ей все равно как мать родная.

Я молчал, какое-то гнетущее предчувствие беспо­коило меня. Забрал бы Лену и уехал отсюда как можно скорей, да вот с ребятами договорился. Надо дождаться их.

Поставил автомат возле печи, расстегнул ворот гимнастерки и присел на скамью с краю стола. Лена следила за каждым моим движением. Казалось, она все время порывается сказать мне о чем-то. Но когда хозяйка недовольно пробурчала, что она вертится под ногами, вмиг отскочила от нее и села рядом со мной.

— Вот и самогоночка для дорогого зятя,— заиски­вающе проговорила хозяйка, ставя бутылку на стол.