После смерча

Единственным спасением для голубя служит его оперение. Стоит только ястребу вцепиться в него когтя­ми, как голубь тут же сбрасывает перья со спины и спасается голышом — сильные крылья выручают.

Домой по быстрому течению почти не надо грести. Настроение хорошее. Роман впервые услышал, как На­дя поет. Пела она тихо, приятным, грудным голосом. Казалось, что песня без слов — Надя только напевала мотив. Потом голос ее окреп: "Оля любила реку, ночью на ней не боялась..."

Лучи заходящего солнца еще ярче окрасили песок обрывистых берегов Сожа. Навстречу лодке бежали по берегу, словно пригнувшись, кустики лозняка и ра­китника. Белое оперение чаек красным отливом побле­скивало над водой. Прошуршав по песку, лодка при­стала к берегу.

XI

Поле было пустым, только кое-где выбросила свои колоски рожь-самосейка да выглядывали бело-синие звездочки на картофельной ботве, буйно разросшейся на местах прошлогодних буртов. Земля была до не­узнаваемости изуродована войной. Вместо дорог изви­вались тянувшиеся на километры желтые змеи тран­шей, а между ними все это пространство усеяли изо­рванные в клочья бомбами и снарядами окопы да во­ронки.

Деревня больше напоминала огромную кучу валеж­ника. Уцелевшие хаты зияли пробоинами, в которые могла свободно пролезть свинья; из-под обвалившихся крыш торчали сломанные балки и стропила, завален­ные ветками деревьев; даже у колодезных журавлей были перебиты шеи. Улица заросла лебедой, конским щавелем и полынью. Больше всего ее было возле хаты Романа.

Все это Роман увидел, когда вернулся в деревню пос­ле того, как отсюда, дальше на запад, передвинулся передний край. Подойдя поближе к своей хате, услы­шал громкий, с причитаниями плач матери: "А сыно­чек ты мой, а мои ноженьки, уж лучше бы ты ребеноч­ком был да ходить не умел..." Роман уже знал о слу­чившемся несчастье. Его брат пошел в огород, чтобы вскопать грядку и посеять турнепс. Мать обычно сеяла турнепс летом, как только сожнет рожь. До заморозков успевали собрать неплохой урожай. Вот и теперь хоте­ли так же сделать. Не ехать же матери за Днепр, в такую даль за картошкой, которую садила вместе с од-носельчанками, таская на себе плуг. В огороде брат за­цепил ногой проволочку, и взорвавшаяся мина изреше­тила ему осколками ноги и живот. Сутки спустя он умер. Мать не хоронила сына, ждала, пока приедет Роман.

Брата похоронили на новом кладбище в ряду еще свежих могил. Старое кладбище разворошило войной, люди даже боялись подходить к нему. Здесь, на запад­ной стороне деревни, где проходила нейтральная поло­са, было сплошное переплетение мин. И под свеженасыпанными холмиками земли не было человека, кото­рый, как говорится, умер бы своей смертью. Двое мальчиков раскручивали снаряд возле деревни, осталь­ные подорвались на минах. Их всех и похоронили на новом кладбище.

Только теперь Роман как следует осмотрел хату. В одном углу от снаряда обвалился потолок. По его подсчетам, мины и снаряды не менее шести раз попа­дали в хату. Стену с западной стороны надо будет пе­ресыпать заново. Сарай вообще исчез. Солдаты его разобрали и по бревну перенесли на болото, где зага­тили трясину для перехода танков. Рощу, стоявшую вблизи от деревни, тоже вырубили. "Поля, конечно, разминируют, в некоторых деревнях уже появились са­перы. А вот где взять лес, чтобы хоть немного подре­монтировать хату к зиме?" — задумался Роман.

Не везет им. В прошлом году, когда цвели сады, в этой хате гитлеровец убил любимую бабушку Романа. И только из-за того, что бабушка по национальности была полькой. Родной язык и подвел ее.

Бабушка рассказывала Роману, как она оказалась в Белоруссии, он помнил все до мельчайших подроб­ностей.

...Еще в прошлом веке на берегу Вислы, недалеко от Варшавы, стояла красивая усадьба. Там у дворянина Лозовского и родилась будущая бабушка Романа — Фрося. Молодая девушка часто выходила на берег Вис­лы, напевая свою любимую песню: "На серебряной реке, на золотом песочке, долго девы молодой я искал следочки..." И вот однажды к берегу, как раз напротив усадьбы, пристали дубовые плоты. С них сошли моло­дые, красивые парни. Особенно среди них выделялся один своей статной фигурой, загорелым лицом и чер­ными, с синим отливом, словно оперение на шее тете­рева, волосами. Вот он-то и приглянулся Фросе. Звали его Андреем. Парень немного говорил по-польски, ему часто приходилось бывать здесь — приплывал из Бе­лоруссии. То ли из-за Фроси, то ли из-за плохой пого­ды, но на сей раз Андрей с товарищами задержался в усадьбе Лозовских. Родители считали свою семнадца­тилетнюю Фросю еще совсем маленькой девочкой, ре­бенком. И они даже не заметили, как между молодыми людьми возникла любовь.